– Пошли на х…!!!
– Ты русский?! Русский?!
– Пошел на… отсюда! – послал тот персонально его.
– Ты русский?! Что ты здесь делаешь?
– Тебе не один ли…
Абдул Малик аль-Руси медленно поднял руки – этот жест свидетельствовал о том, что у него мирные намерения.
– У меня нет оружия, брат. Мои руки пусты.
…
– Ты русский?! Что ты тут делаешь?
– Еду. Тебе не один х…
– Ты едешь по земле ислама, поэтому мне не все равно.
– Тогда скажи своим, чтобы пропустили, на…
– Скажи, что ты здесь делаешь, и к тебе отнесутся как к гостю.
– Просто еду! Пропустите, а то тут мясня будет!
– Ты кяфир? Неверный? Или муслим?!
– Их язык знаешь?! Знаешь?
…
– Скажи, пусть один из них сядет в машину! И ты тоже! Выедем, отпущу, денег дам! У меня есть! Нет – взорву все на хрен! В машине бомба, понял!!!
Абдул Малик аль-Руси подумал, что это все серьезнее, чем ему раньше казалось. Кто бы ни был этот русист, он опасен, владеет собой, умеет угрожать. Угрожает так, что это действительно угроза, а не сотрясение воздуха. И, кажется, понимает, что надо сделать, чтобы выбраться из города. Посадить в машину заложников. По своим стрелять никто не будет, если убьют кого-то из своих, то получат кровников.
И он, этот русист, откуда-то это знает.
Кожа у него светлая. Хоть и загорелая, но слишком светлая для того, кто живет здесь долгое время, Это значит, что он загорел недавно. И акцента у него нет – чистый русский.
Но он откуда-то знает, что делать. И хорошо знает.
– Брат, успокойся. Скажи, что тебе надо здесь.
– Пох..! Хочешь жить – садись в машину, с…!
Абдул Малик аль-Руси вдруг увидел, что прямо рядом с русистом стоит старейшина. И прежде чем он сумел что-то предпринять, старейшина стал говорить. Он начал говорить на арабском, с местными примесями, но арабском. И люди слушали теперь его.
– О люди! – сказал старейшина. – Устрашитесь Аллаха Всевышнего и не грешите! Человек идет через наш город – почему вы накинулись на него, как стая шакалов? Разве так предписывает поступать с гостем Священный Коран? Где в Коране написано, что так должны вести себя правоверные? И разве вы забыли традиции нашего народа, обязывающего проявить гостеприимство к путнику? Разве вы не знаете об этом, разве ваши отцы не рассказывали вам об этом? Почему вы хотите покрыть землю кровью, а наш народ позором?
– Он кяфир! Неверный!
– Почему ты думаешь, что он кяфир? Ты спросил его об этом?
– Он не совершал намаз, он сидел в машине!
– А разве Коран предписывает нападать на всех кяфиров, когда они идут через твой город? Разве этот человек, кяфир он или нет, находится в состоянии войны с тобою? Он чем-то оскорбил тебя? Разве эта земля находится в состоянии джихада?
– Что ты говоришь! Что ты говоришь! Заткнись, стрелять буду! – закричал русист.
– Он кяфир! – крикнул еще один боевик. – Смерть кяфирам! Убивать кяфиров!
– Молчи! Молчи! Стреляю!
Старик посмотрел на русиста.
– Ты правоверный? – спросил он по-русски.
– Нет.
– Повторяй за мной: «Ла Иллаха илля Лллах».
…
– Повторяй, если хочешь жить. «Ла Иллаха илля Лллах».
– Ла иллахи илля Аллах…
Абдул Малик аль-Руси понял, что сейчас будет.
– Мухаммад расуль Аллах.
– Мухаммад расуль Аллах.
– Хорошо. Теперь скажи то же самое еще раз.
– Ла Иллаха илля Лллах. Мухаммад расуль Аллах.
Старик воздел руки к небу.
– Слушайте меня, люди. Этот человек только что сказал шахаду, принял ислам и признал Всевышнего Аллаха единственным божеством для себя. Как мы можем теперь напасть на этого человека, как мы можем проявить негостеприимство по отношению к этому человеку! Теперь он наш брат! Аллаху акбар! Аллаху акбар!
– Он был и остался кяфиром! – крикнул Абдул Малик аль-Руси, нащупывая в кармане «глок», – его шахада ничего не значит, потому что он произнес ее, не осознавая смысла ее слов! Он русист, неверный! Он не понял, что только что сказал.
Старик теперь смотрел на него.
– Я, как и все люди моего народа, только что слышал, как ты говорил на том же языке, что и наш новообращенный брат. Значит ли это, что и ты не осознавал, что говорил, когда произносил слова шахады и принимал ислам? Может быть, ты и сейчас никакой не правоверный?
– Как ты смеешь так говорить, старик! – в ярости крикнул Абдул Малик аль-Руси. – Аллах свидетель моего амалията
[88], который я делал на джихаде во имя Его и только Его.
Это он сказал зря. Гордые горцы не переносят, когда кто-то чужой оскорбляет одного из них, а тем более одного из старейшин, и теперь Абдул Малик аль-Руси видел, как на него смотрят многие другие глаза, и взгляд этот не предвещал ничего хорошего.
– Джихад не повод проявлять высокомерие, – сказал старик. – Тебе недостает смирения. Ты судишь о том, что в душе и сердце другого человека, а об этом может судить только Аллах Всевышний. Ты подвергаешь сомнению шахаду, которую произнес другой человек, хотя ты даже не ученый, а простой моджахед.
– Он кяфир. У него пулемет! Я уже видел эту машину! Что он тут делает? Что он вынюхивает?! Зачем он здесь?
– У тебя тоже в достатке оружия, – сказал старик, – и ты тоже гость на этой земле, как и этот человек. Может, ты предпочтешь, чтобы и тебя встретили на нашей земле не должным образом?
– Он русист!
– А теперь ты впадаешь в грех асабийи, национализма. В хадисах сказано – призывайте друг друга только Аллахом. А если кто будет призывать своим народом, то скажите прекратить, а если он не прекращает – убейте его. К тому же ты тоже русист, судя по тому, как ты говоришь. И ты обвиняешь человека своего народа в том, что он мунафик. Как ты можешь говорить такое, как тебе верить после этого?
Последнее произвело на собравшихся местных сильное впечатление – в отрицательную, конечно сторону. В Йемене, как и в Афганистане, сильны родственные связи. Никто не поймет того, кто обвиняет другого человека своего же народа как мунафика в присутствии людей из другого народа. В Афганистане есть понятие «нанга» – осознание родственных связей со своим народом и помощь людям своего народа в любых ситуациях. Тех, кто откололся от своего народа, зовут бинанга, то есть «без нанги» это слово обозначает «подлец», «негодяй».
Абдул Малик аль-Руси едва не сделал очередную глупость и не обвинил в асабийи старика и других жителей деревни, и ежу понятно, что ничем хорошим это не кончилось бы. Но тут в кармане затрясся телефон «Ginzzu»
[89], который молчал с утра, и надо было ответить.
