Дусю к Андрею так и не допустили. Позже, когда физическое здоровье Андрея уже достаточно окрепло, она вновь пыталась проникнуть к нему, но каждый раз эти попытки оканчивались ничем – больной вновь угрожал свести счеты с жизнью, если хоть раз увидит ее.
Тогда же было решено окончательно, что отныне всякая связь между ним и Дусей Померанцевой прерывается, и даже со старшими Померанцевыми отношения будут вестись через посредника, ибо всякое напоминание о Дусе приводило больного в страшное исступление.
Андрея поместили в частную психиатрическую клинику, где лечили новейшими методами и отношение к пациентам было самое гуманное. Словом, Померанцевы сделали все, чтобы бедному сироте было хорошо, и просили докторов регулярно сообщать им о его самочувствии.
«Пропал товарищ ни за что ни про что, – говорил Катышев. – А ведь в тот самый день, когда с ним помрачение случилось, я его видел. Во всем бабы виноваты... Вот те крест, никогда не женюсь! Такое у него лицо было странное... ясно, что человек не в себе. И актрисулю я тоже видел... Не понимаю, что он в ней нашел? Бледная, тени под глазами вполлица. Оно, конечно, это модно сейчас, но совсем не в моем вкусе!»
Позже Катышев сошелся с Бурлюком и Крученых, писал футуристические стихи, в которых честному обывателю ни строчки нельзя было понять...
Первое время Андрей вел себя в клинике беспокойно, требовал для себя смерти, периодически отказывался от пищи, окружающую действительность совсем не хотел воспринимать. Но потом он словно успокоился, приступы буйства у него прошли. Правда, новый врач, который вел его теперь, в этом спокойствии ничего хорошего не видел и апатию эту называл «постепенным угасанием души».
В клинике работал один человек. Обязанности его касались хозяйственной части, и к медицине он не имел никакого отношения, но тем не менее он принимал живейшее участие в судьбе пациентов. Андрей заинтересовал его – и по доброте душевной, человек этот, звавшийся Ильей Лаврентьевичем, решил помочь ему.
Долго у Ильи Лаврентьевича ничего не получалось, и все его попытки занять Андрея живой человеческой беседой, которая столь часто является единственным утешением для страждущего, заканчивались ничем. Андрей отвергал людей. Замкнутый и хмурый, он часами мог сидеть в своей палате, забившись в угол, и никак не реагировал на окружающее.
Можно было подумать, что все в нем умерло, но на самом деле это было не так. Внутри Андрея кипела жизнь, но жизнь невидимая, эфемерная – одна картина из прошлого сменяла другую. Он питался своими воспоминаниями – из тех времен, когда Дуся была рядом с ним. Каждая подробность прошлого бытия была взвешена поминутно, осмотрена со всех сторон, положена на определенную полочку... Андрей словно пытался найти в прошлом ту ошибку, которая изменила плавный ход событий. Карасев? Нет, дело не только в Карасеве, было еще что-то, что навсегда разлучило их с Дусей...
– Послушайте, отчего бы вам не пойти в сад – там такая чудесная погода? – обратился к нему в очередной раз Илья Лаврентьевич в перерыве между своих хозяйственных дел.
– Нет, мерси... благодарю... – отрывисто произнес Андрей, отворачивая свое безразличное лицо.
В другой раз Илья Лаврентьевич попросил его о какой-то услуге, искусственно срежиссировав ситуацию, в которой ему действительно требовалась помощь. Хитрости Илье Лаврентьевичу было не занимать – судя по всему, он был изобретательным человеком, к тому же очень неплохо понимающим пациентов клиники, в которой служил.
И однажды ему удалось выманить Андрея в сад и даже разговорить его.
– Я знал вашего отца, – как-то обронил он.
Некий просвет мелькнул в глазах Андрея, до краев заполненных черной меланхолией.
– У меня был замечательный отец, – невнятно пробормотал он.
– Да-да! И ведь знаете, он спас меня!
Поскольку Андрей явно откликнулся на это сообщение, Илья Лаврентьевич продолжил:
– Я ведь тоже когда-то был доктором, недаром течением жизни прибило меня к сему медицинскому учреждению... Правда, специальность моя к психиатрии отношения не имела, но тем не менее... Я работал в земской больнице под Тверью. Был очень молодой и глупый, все мечтал облагодетельствовать человечество...
– А отец? – хриплым голосом спросил Андрей. – При чем тут мой отец?
– О, его роль в моей истории весьма существенная... Дело в том, что был у меня пациент, из крестьян, который страдал неизлечимой и мучительной болезнью. Мучения его были столь нестерпимы, а помочь ему не представлялось возможным, что я, признаюсь, решил взять на свою душу грех...
Какое-то движение мелькнуло на лице Андрея, и он сказал:
– Помню! Вы – Самойленко... Я был еще ребенком, когда отец взялся за ваше дело...
– Да-да, вы правильно угадали: ваш отец защищал меня, и в результате присяжные меня оправдали.
– Вот что, – с возрастающей решительностью произнес Андрей, который давно уже он не говорил так долго. – Помогите теперь вы мне... ради отца!
– Господи, да я с превеликим удовольствием...
– Достаньте мне морфия. То количество, которое позволило бы мне уйти... от нее!
Андрей имел в виду Дусю, впрочем, Самойленко, который был в курсе его истории, сразу все понял.
– Вы и так находитесь далеко от нее... м-м-м, от Евдокии Кирилловны, если я не ошибаюсь...
– Нет, она рядом, – отрывисто произнес Андрей и машинально огляделся по сторонам.
В больничном саду царило мирное спокойствие. Была как раз середина лета, на клумбах цвели цветы, пели птицы на деревьях, пациенты бродили по аллеям, многие в сопровождении сестер милосердия. Кто-то долго и весело смеялся в дальнем конце сада...
– Что вы, голубчик, сюда не пускают посторонних!
– Вы не понимаете... – И, путаясь и сбиваясь, Андрей стал объяснять, что Дуся всегда рядом с ним. Потому что она ходит по той же земле, под тем же небом, они дышат одним воздухом. А это невыносимо – ощущать прелесть любимой девушки, недоступной и жестокой. – Знаете ли вы, что красота убивает? Ее, Дусина то есть, красота убивает меня... Достаньте мне морфия!
* * *
– Здравствуйте, детки, – тихим голосом произнесла Нина Ивановна. – Как хорошо, что вы приехали...
– Мамочка, но не могли же мы допустить, чтобы ты встречала Новый год одна! – возмутился Саша.
Я заметила, что дома, у матери, он становится немного другим – чуточку инфантильнее, что ли, словно в этих стенах опять чувствует себя ребенком.
– Лиза, милая, как удивительно все получилось... – вздохнула Нина Ивановна с особым выражением, и я поняла, о чем она.
