– При чем тут это! О, я понимаю, к чему ты клонишь... Андрюша, глупый, не ревнуй меня!
Дуся заплакала.
– Что за странное пристрастие к мелодраме? – Он стал вытирать ей слезы, быстро поцеловал. – Я просто спросил, глупенькая, начал ли он тебя рисовать?
– Нет, нет, я отказалась от сеансов!
«Надо поговорить с Карасевым, – вдруг решил Андрей. – Раз Кирилл Романович отказывается замечать, какое влияние Карасев оказывает на Дусю, то с ним поговорю я. Черт возьми, я же тоже несу за нее ответственность...»
Он совершенно не представлял, о чем и, самое главное, как он будет говорить со своим недругом. Не получилось бы вроде того, что яйца курицу учат... «О, господин студент, вы взвалили на себя чужие полномочия, о Евдокии Кирилловне есть кому побеспокоиться...» – вот что он может услышать от художника. Или сообщить Карасеву, что они с Дусей помолвлены?
Студия Карасева находилась в районе Триумфальной площади. Андрей отправился туда с утра, когда точно знал, что Дуся на занятиях в своей студии – она сама ему так сказала.
Было начало ноября. На дворе стояла холодная, настоящая зимняя погода, снег укутывал землю.
– Андре, вы куда? – Встретил его по дороге однокурсник Катышев, кутающийся в зябкую суконную шинельку. – В двенадцать Лесницкий будет читать свою знаменитую лекцию о Гомере – пол-Москвы собирается явиться.
– Я немного опоздаю, – сказал Андрей. – Вы вот что, голубчик... Если вас не затруднит, займите мне там где-нибудь место...
Он решительно собирался поговорить с Карасевым, и даже лекция знаменитого профессора Лесницкого, знатока древнегреческой литературы, не могла отвлечь от этого разговора.
В районе Триумфальной он замешкался, ища дом под номером двенадцать, – насколько он помнил из разговоров, именно там находилась студия художника. Наконец нашел – это был старый двухэтажный домишко в одном из закоулков.
В маленьком дворике, заваленном снегом, тощий дворник курил цигарку, мечтательно глядя на мутное небо.
– Художник Карасев тут живет? – спросил Андрей, знобко ежась от противного ноябрьского ветра.
– Живет такой, – кивнул дворник, не отрывая взгляда от неба. – Только я так полагаю, они чичас занятые. Посетители у них.
«Прийти в другой раз? – задумался Андрей. – При посторонних как-то неудобно говорить о Дусе...»
– А вы у лакея ихнего, у Семена, спросите, – подсказал дворник. – Это на втором этаже...
Андрей поднялся по лестнице и постучал в дверь, которая, как тут же выяснилось, была не заперта.
– Вам чего? – высунулась небритая физиономия лакея Семена. – Назначено?
– Нет, но я хотел бы переговорить с господином Карасевым...
– Позже приходите, – нелюбезно буркнул лакей. – Они рисуют сейчас. Очень не любят, когда мешают...
Андрей заметил, что лакей опять не закрыл дверь. Минуту он постоял в раздумье, а потом потянул ручку на себя и тихо прошел внутрь. Позже, вспоминая все это, Андрей удивлялся: с чего это он вдруг решил войти? Словно какая сила толкала его в спину... Наверное, действительно что-то сверхъестественное было в том, что он не мог сойти с избранного пути.
Первоначально он не имел намерений скандалить, просто хотел поговорить с Карасевым, и даже мысль о посторонних уже не смущала его. «Поди, пишет портрет с кого-то... Ну и что, будет же у него для меня минута!»
И вдруг он увидел висящую в прихожей шубку. Из серого песца. Такую странно знакомую. «Дуся! Ну да, она у него. Но почему она мне солгала?»
Не раздеваясь, Андрей прошел в комнаты, неслышно распахивая перед собой двери – одну, другую... Анфилада комнат заманивала его внутрь, и за последней дверью он услышал голоса.
– Нет, не так... – говорил Карасев. – Чуть выше голову, Евдокия Кирилловна... и это плечо повыше!
«Точно – рисует Дусю. Значит, обманула... Это он во всем виноват, раз ей приходится меня обманывать...»
Он осторожно, кончиками пальцев, приоткрыл дверь. Сначала он ничего не понял, и только спустя несколько мгновений происходящее дошло до его разума. Дуся позировала обнаженной.
Ее красота всегда была столь поразительна, что Андрей порой не замечал, что на ней надето, как прибраны волосы... Однажды, на старом пруду, он видел ее обнаженной. Вот и сейчас он не сразу увидел ее наготу – странное, парадоксальное явление...
Но потом, когда понял, когда осознал... Старый сатир, вот кому она досталась! Карасев уговорил ее, заколдовал словами, заставил совершать поступки немыслимые, недопустимые для непорочного ангела, он сделал из Дуси развратную эмансипе... Господи, если б Кирилл Романович узнал об этом!
Андрей, превратившись в соляной столп, смотрел в приоткрытую дверь. Он не мог пошевелить и пальцем.
О, женщина...
Дуся, облокотившись на руку, лежала на небольшом возвышении, задрапированном белой тканью. Волосы, точно змеи, были разбросаны по плечам, тяжелыми кольцами спускались на грудь. Господи, эта грудь с темными сосками... тонкая талия, которую, казалось, можно охватить двумя ладонями, изгиб бедра, изящные, узкие щиколотки, нежнейшее голубое свечение, которое шло от кожи...
Это была она и не она.
Андрей помнил ее девочкой, в которой только проглядывал намек на женственность. Сейчас же перед ним была уже женщина. Троя погибла из-за Прекрасной Елены... Черт, самое время вспомнить Гомера!..
Карасев стоял к Андрею спиной, и было видно, как он быстрыми, нервными мазками рисует Дусю – портрет находился на последней стадии завершения. Что ж, оказывается, сеансы начались давно...
Теперь Андрей смотрел уже не на Дусю, а на картину. Карасев и здесь не смог не соригинальничать! Он изобразил свою модель лежащей на снегу – вот почему фоном служило небрежно скомканное белое полотно, с холмами и впадинами, с тенями и полутонами – очень легко было вообразить его неровной снежной поверхностью.
Из широкого окна за Карасевым лился пронзительный, мутный ноябрьский свет. Были видны деревья, черно-белые, на ветвях еще висели жухлые мертвые листья, не успевшие опасть. Свет этого дня, это тоскливое, мрачное настроение создавали странный контраст обнаженной девушке на полотне. Белое на белом. И черные косы, и темные тени вокруг глаз, змеистый печальный абрис темных губ...
Этот портрет был в сто тысяч раз прекраснее и страшнее того, детского портрета, где Карасев изобразил Дусю на цветущем лугу, в легком газовом платье. Новая Дуся была другой. Более настоящей, что ли? Карасев как бы вытянул на поверхность ее истинную суть. Какую? Очень просто – быть погибелью для мужчин. Еще одна разрушенная Троя...
