– Это кто? – завороженно спросил Саша. – Мне еще ни одна девушка не читала стихи...
– Это Мандельштам. А девушки – дуры, могли бы заучить пару строчек наизусть, косили бы под интеллектуалок... У тебя их было много?
– Кого?
– Ну, дур... то есть девушек?
– Я не помню, – совершенно искренне сказал Саша.
* * *
Однажды, в конце сентября, когда теплая осень еще гуляла по городу, я вдруг вспомнила наш с Сашей разговор. Не весь, а только ту его часть, которая касалась моих предполагаемых родственников.
Что поделать – у меня и в самом деле их не было. Ни сестры, ни брата, ни двоюродного дяди, ни троюродной племянницы. Мама умерла четыре года назад, когда я заканчивала аспирантуру в своем родном Филологическом институте, а папу я не видела ни разу в жизни, у меня даже фотографии его не было. А ведь родители мои были официально расписаны, я носила фамилию и отчество вполне определенного человека...
Дело заключалось в моей маме.
Очень давно, когда я была еще младенцем, она поссорилась с ним. Навсегда. К нам даже алименты не приходили, поскольку мама их и не требовала. Но он же был, тот человек, чью фамилию я официально носила... Интересно, жив ли он? И почему он не проявляет никакого интереса к моему существованию?
Наверное, он очень обиделся на маму, раз так и не появился в моей жизни. Мама не только умела обижаться, но с легкостью наносила смертельные обиды другим людям.
Я достала одну из ее ранних фотографий из альбома – на ней она была немного старше меня. Все говорили, что мы с ней были очень похожи – внешне по крайней мере. Та же худощавая миниатюрность, которая столь импонировала Саше, светло-серые глаза, длинные ресницы. Но на этом, пожалуй, сходство заканчивалось. У мамы были роскошные темно-русые волосы, которые не нуждались ни в каких укладках, потому что были пушистыми и вьющимися от природы, и большой рот с чуть приподнятыми уголками, отчего создавалось впечатление, будто она все время улыбается – надменно и капризно.
Я помнила всех ее подруг – толстую Киру Филимоновну, которая вечно бегала с авоськами; изысканную модель Тиану (работавшую тогда в известном доме моды, а теперь, она, наверное, уже на пенсии); секретаршу из какого-то скучного НИИ Любочку Гейзер, которая укладывала волосы наподобие каракулевой шерсти, в частые и мелкие завитки, отчего была больше похожа на овечку, чем на человека; еще какую-то Алису – с вечной сигаретой в мундштуке и рядами рябиновых бус на длинной шее...
Мама благополучно с ними рассталась, предварительно разругавшись в пух и прах. Просто так, тихо и без излишней аффектации она расходиться с людьми не умела. Маме был нужен только повод. Пусть самый малозначительный. Что же касается сильного пола, то тут мама действовала еще более решительно, чем с подругами. Словом, немудрено, что мой отец пропал навсегда, и оставалось только гадать, какой неосторожный жест или какое неудачное, не к месту, слово он мог себе позволить, оскорбив на веки вечные мою бедную маму. И в доме были запрещены любые разговоры о нем.
Хоть и говорят, что все мы повторяем характер и судьбу наших родителей, я же всю сознательную жизнь стремилась быть как можно менее похожей на мою маму. Я не ссорилась и не обижалась, я была снисходительна к людям, мне невыносимо и неприятно было выяснять с кем бы то ни было отношения... «Холодная кровь», – сказал мне один человек когда-то. Ну и пусть! Зато я не носила в своем сердце обид.
Словом, своего отца я не видела. И вот сейчас мне вдруг очень захотелось посмотреть на него. Именно сейчас, когда, казалось бы, моя жизнь была заполнена Сашей, обещавшим заменить мне всех родственников сразу.
«Почему нет? – подумала я. – Я хочу найти своего отца, и ничего странного в моем желании нет. Странным является то, что до сих пор эта мысль мне почему-то даже в голову не приходила!»
Своей мыслью я немедленно поделилась с Аглаей. Мы с ней сидели за столиком в институтской столовой, в закутке для преподавателей. За стеной, в общем зале, шумела студенческая братия, налегая на суп харчо и поджарку с рисом плюс компот из сухофруктов – на третье.
– Зачем это тебе? – удивилась Аглая.
– Ну как же так – я прожила почти половину жизни и ни разу не видела своего родителя...
– Ты, наверное, пересмотрела передачи «Жду тебя», тьфу ты, то есть «Найди меня». Там, конечно, есть очень драматические истории, но в основном люди с жиру бесятся. Любили бы тех, кто сейчас рядом с ними...
– Я ток-шоу не смотрю, особенно с тех пор, как в титрах передач стали мелькать фамилии наших учеников. Не знаю, как насчет той передачи, про которую ты говоришь, но во всех остальных драматические истории, которые призваны выжимать из домохозяек слезы, придуманы талантливыми выпускниками гуманитарных вузов. Что же касается меня, то тут, наверное, сработало обычное любопытство...
– Ну ладно... – пробормотала Аглая, поправляя указательным пальцем очки, сползшие к кончику носа, – против любопытства не попрешь. А как ты собираешься искать своего папашу?
– Как? Да очень просто – где-то дома должны быть записаны его данные. Время и место рождения. Имя я его знаю – осталось только обратиться в Мосгорсправку.
– Не надо в Мосгорсправку, – вдруг важно произнесла Аглая. – У Леонида Ивановича есть доступ к базе данных. Позвони мне вечером...
И я ей позвонила. И сообщила все, что знала о своем отце: Аркадий Елисеевич Синицын, родился в Москве в тысяча девятьсот сорок седьмом году.
На следующий день ближе к последней паре Аглая прибежала ко мне на кафедру и сунула какую-то бумажку.
– Вот адрес... Мне сейчас некогда, мои лабораторную пишут... Нашелся твой родитель!
– Ты уверена, что это он? – с сомнением произнесла я. – Как быстро все...
– Он, он! В Москве только один Аркадий Елисеевич Синицын такого возраста. И он, кстати, живет совсем неподалеку.
– Да, минутах в пятнадцати ходьбы, – задумчиво произнесла я, глядя на адрес. – Я, пожалуй, прямо сейчас и зайду к нему.
– Может, хоть позвонишь сначала? Тут и телефон есть...
– Нет-нет, я лучше зайду. Сюрприз будет!
– Да уж... – неопределенно пробормотала Аглая. – Ладно, я побежала. Потом все расскажешь!
Улица Жарикова, дом семь... Неизвестно, что меня там ждет... Я хотела позвонить Саше, сказать, куда иду, но потом передумала – в конце концов дело касалось только меня.
Дошла я даже быстрее и оказалась в тихом московском дворе, засыпанном желтой листвой.
Старый сталинский дом с просторным гулким подъездом. Лифт был тоже старый, я уж и забыла, что бывают такие конструкции с открывающимися вручную дверями...
Подошла к квартире и позвонила – сердце сжалось от волнения и страха. А вдруг здесь живет не мой отец, а всего-навсего однофамилец? Нет, это не самое худшее. Гораздо неприятнее будет, если Аркадий Елисеевич не пожелает со мной разговаривать. Решит, например, что дочка, спустя почти тридцать лет явилась к нему выбивать наследство. А мне и не надо ничего, я просто хочу на него посмотреть...
