От одной из сосен – справа, совсем не в той стороне, где исчезли люди, – отделился мужчина лет тридцати.
Длинное узкое лицо, светлая кожа, широкие светлые брови. Длинные ресницы. Яркие полные губы. Завораживающая полуулыбка. Стянутые в небрежный хвост рыжеватые волосы. Зеленый свитер нарочито грубой вязки. И «Никон» на груди.
Богема. Классический фотохудожник.
Вот только глаза… Миндалевидные, зеленые, как молодая трава, еле заметно мерцающие в тени. Странные глаза.
Но кто обратит внимание на такую мелочь? Кто заметит, что он и пахнет не как человек – ни примеси запаха тела. Легкий цитрусовый аромат, почти скрывающий запах тины, мокрой земли и начинающего преть камыша.
Впрочем, наблюдательные заметят. А остальные…
А остальные только что не дошли до опушки.
Что ж, если сегодня кое-кто предпочел сытный обед хорошему отношению Сенсея – это его выбор и его проблемы. Большие проблемы. Тонны на полторы зубов, когтей и злости.
Как удачно, однако, что Сенсей не человек и его эмоции Феличе не задевают, если она сама этого не хочет. Как и эмоции болотника и прочей нежити. А людей – живых людей – рядом уже нет.
Болотник словно услышал ее мысли. Улыбнулся, показывая зубы.
Наверняка болотники не едят стоматологов, подумала Феличе. Любой стоматолог заметит, что у собеседника нет коренных зубов. Только передние резцы, а начиная с четвертого – клыки. И неважно, что размер вполне обычный, человеческий. Редкая жуть, особенно когда в крови после обеда.
– Мы конвенцию не нарушаем. Люди сами пришли, знаки проигнорировали, уходить не собирались. Все было по закону, господа.
Сенсей зарычал, подался к болотнику и начал расти. Сначала его тень – словно ее отбрасывал не волк, а косматое чудище размером с носорога, причем эта тень тоже рычала, скалила зубы и светила алыми глазами. И с запозданием на секунду появился сам Жеводанский Зверь: полторы тонны ярости и жути.
Болотник все же попятился. Закон или нет, если Зверь бросится, от него мокрого места не останется.
А Феличе, поморщившись, ухватила Зверя за холку и, пока он не успел опомниться, выпила все полторы тонны ярости. Хоть болотник и нарвался, но не сейчас же!
– Стоять, – велела она Сенсею. – Потом разберетесь между собой. Сегодня мы в одной лодке.
Сенсей замер, не закончив шага, опустил морду и покосился на нее обиженно и виновато. А болотник раскрыл рот, собираясь что-то еще сказать.
Наглая тварь!
Чужая ярость в крови вспыхнула огнем, обожгла Феличе и выплеснулась на болотника – сам виноват! Надо уметь вовремя заткнуться!..
Прикрывая обожженное лицо позеленевшими руками с перепончатыми пальцами, болотник отскочил за куст и оттуда что-то тихо пробормотал насчет закона.
– Еще слово, и ты получишь все, – пообещала ему Феличе. – Мало не покажется.
Ей и самой мало не показалось. Теперь изжога на пару часов, а то и на всю ночь. Как же некстати!
Проворчав под нос что-то еще недовольное, Болотник махнул рукой, мол, следуйте за мной, Хозяин ждет.
Оставшийся путь они прошли быстро – тропой для особо важных гостей, а может, и для особо скандальных. Сенсей даже не успел высказать Феличе недовольства ее методами разрешения конфликтов. И хорошо, что не успел. Она и так знала, что ему не нравится, когда она забирает его злость. Ей и самой не нравилось, и он тоже прекрасно об этом знал. Как и о том, что нежить перед Посвящением должна быть сыта.
Но болотник все равно наглец и сам нарвался. Мог бы дать людям отойти подальше, чтобы они с Сенсеем ничего не слышали, а потом только спускать своих с поводка.
Зато Сенсей успел в пятый, наверное, раз напомнить, что он был против того, чтобы давать мальчикам дневник Бенвенуто меньше чем за неделю до Посвящения. Феличе и сама не была до конца уверена, что Дон справится, но и оставлять его по-прежнему в неведении не могла. Она же не виновата, что мусорщики потеряли берега, и что Дунаев ожил, и что Посвящение пришлось перенести! Дон должен был прочитать дневники в начале октября, чтобы у него был месяц на осмысление… Ладно, он и так справится. Дон – взрослый и разумный человек, куда разумнее и взрослее того Бенвенуто, с которым Феличе познакомилась в Италии семнадцатого века. Парочка столетий между жизнью и смертью заставила его поумнеть.
– Хватит. Сейчас не время и не место, – оборвала она Сенсея аккурат за мгновение до того, как сосны расступились и тропа лешего выпустила их на болота.
Совещание нечисти до боли походило на шабаш грибников, разве что вместо полянки в лесу они расположились на пологом холме посреди болота, а музыку играл не плеер, а юноша на дудочке. Ну и девок никто не тискал, хотя девки присутствовали. Целых три, как на подбор красотки. Полуголые, несмотря на погоду. Все три отчаянно строили глазки товарищу Твердохлебову, стараясь не поворачиваться к нему спинами – ввиду отсутствия таковых. А товарищ Твердохлебов восседал на коряге как на троне. Правда, вместо мантии лесной Хозяин был облачен в джинсы, пуловер швами наружу и кожаную куртку, тоже швами наружу. А символом власти служил неизменный тренерский свисток – не обычный пластиковый или металлический, а резной деревянный, старорусского образца детская свиристелка. Этой свиристелке лет было поболее, чем Санкт-Петербургу, и звук ее имел некоторые особенности… но, слава богу, ученики Твердохлебова об этом не задумывались. Именно на этот свисток очень внимательно смотрел мокрый, изящного сложения господин с жабрами на шее, что-то убежденно втолковывающий лешему. Господин пах морской солью и рыбой, а его гавайские шорты и золотые часы упоительно дисгармонировали с прохладным осенним вечером и подсохшим от отсутствия дождей болотом.
Едва выйдя из леса, Феличе обернулась: ей всегда было любопытно, увидит ли она, как отступают деревья или исчезает тропа? И как всегда, лес ничего ей не показал. Как стояли сосны в полукилометре от холма, так и стояли, даже не шелохнулись. Лес не считал ее добычей. Но и не любил. Скорее, просто не замечал.
А вот Твердохлебов наконец заметил. Отстранил водяного и помахал рукой в приветствии. Мавки, кикиморы и прочие участники производственного совещания притихли, даже Лель отложил дудочку.
– Все в сборе, все готовы? – Голос Твердохлебова здесь, на месте древнего капища, звучал совершенно иначе, чем в городе. Словно ветер в кронах, или эхо среди сосен, или скрип древнего дуба. Он и выглядел иначе, несмотря на человеческие одежки. Хозяин и есть хозяин, хоть корягой прикинься. – Эльвира почти на месте.
– Можно начинать, – отозвалась Феличе и обернулась, почувствовав на себе злой взгляд болотника. Что ж, придется сказать ему пару слов на ушко, чтобы не вздумал отыгрываться на детях. Даже одного слова будет довольно: «Морена».
Его она и шепнула, одними губами, только для болотника. Тот услышал, понял и недовольно отвернулся – связываться с драконом ему хотелось куда меньше, чем с оборотнем и высшей.
