– Феличе, объясни, – попросила Эльвира.
– Через две недели в Мариинке дает концерт Даниил Дунаев. Вам надо объяснять, что на этот концерт соберутся все высшие?
– И всего-то, – разочарованно пожал плечами Интригал. – Подумаешь, очередное юное дарование концерт дает. Да этих концертов у нас без счета, с чего вдруг проблема?
Феличе очень захотелось настучать по шибко умной рыжей голове. Вот же… одно слово – гремлин! Но остальные, за исключением Сенсея, смотрели на нее с тем же недоумением.
– Даниил Дунаев потерял душу пятнадцать лет назад, – сухо бросила Феличе. – Вы, дорогие коллеги, наверняка видели его в городе. В образе Прогонини.
И с тайным злорадством полюбовалась на совершенно одинаково вытаращенные глаза присутствующих.
Первой, как и положено по должности, пришла в себя Эльвира.
– Но ведь вамп… то есть вы… – Эльвира запнулась, не решаясь при Феличе произнести идиотское название. – Тогда он не способен творить? Вообще ничего, разве не так?! Да и потом, помню я, как Прогонини… гм… играл. Это же не игра была, это же ужас!
Твердохлебов озадаченно поскреб затылок.
– Все верно. – Феличе кивнула и кинула насмешливый взгляд на историка. – Такие, как мы с господином Б. К. Дорфом, не способны творить. Если же Дунаев собирается дать концерт – значит, кто-то или что-то вернуло ему душу. И высшие… пожалуй, и мусорщики тоже, постараются выяснить, как это получилось. И выяснять они будут – здесь.
– Ты тоже собираешься это выяснять? – Эльвира испытующе посмотрела ей в глаза.
– Разумеется. Возможно, я успею первой. А возможно, и нет. Понятия не имею, чем стал Дунаев.
Феличе дернула плечом и перевела взгляд за окно. Там, за окном, мерещился московский сентябрь, афиши с выразительным профилем, букет фиалок на библиотечной стойке…
Потом. Воспоминания – потом.
– Бойцы уже ждут, – закончил совещание Сенсей. – Господа педагоги могут быть свободны.
Раздавать инструкции бойцам, обсуждать подготовку к Посвящению и вправлять мозги Косте Десантуре остались Сенсей, Б. К. Дорф и Твердохлебов.
– Вечером у меня, – шепнула Феличе Сенсею, прежде чем покинуть директорский кабинет.
Глава 11,
в которой юная девушка убеждается, что гулять по ночам в одиночестве – не самое романтичное занятие
Бал, бал, бал —
Штраус играет вальс!
Бал, бал, бал —
Ждут, королева,
Вас! Бал, бал, бал —
Морок, затмение…
О, королева, Вам —
Какой странный вальс, подумала Виола. С кем же я танцую и где? Словно в ответ на ее мысли вспыхнули свечи: осветили актовый зал школы, недавно покрашенные красные доски сцены, тяжелый занавес, глянцево поблескивающий рояль…
С кем я танцую?!
…и сумасшедше яркие глаза напротив, восторженные глаза герцога Орсино.
Эти глаза манили, притягивали и обещали самое прекрасное на свете безумство – вместе, и этот вальс, и все что угодно – вместе!..
Виола шагнула к нему, ближе, еще ближе…
И проснулась.
Разом, словно фильм оборвался.
Несколько мгновений она не открывала глаз, пытаясь вернуться обратно в сон, так там было тепло и хорошо. Но сон не возвращался, а рядом… рядом что-то мешало. Горячее, большое, оно привалилось сзади и сопело.
Наверняка опять Рауль влез на постель и притворяется плюшевой игрушкой. Бесстыдник!
– Рауль, фу на тебя, – не открывая глаз, буркнула она и пихнула теплое-большое-сопящее локтем.
Сзади заворочалось, вздохнуло и что-то пробормотало. По-русски. И голос был совсем не Рауля.
Виола распахнула глаза.
И замерла, прилипнув взглядом к тому, кто спал рядом.
Это был он. Орсино из сна.
Дон.
Закрытые глаза, полукружья темных ресниц. Едва заметная улыбка. Растрепанные пряди на подушке. Из-под пледа видно голое смуглое плечо.
И его рука у нее на животе. Обнял во сне? И прижал так…
Кровь прилила к щекам. Можно… можно его тоже потрогать? Пока спит?
Осторожно, чтоб не разбудить, Виола провела пальцем по щеке. Укололась о щетину – но больно не было. Даже неприятно не было, наоборот. Ему идет вот так, немного небритым. И зачем он вообще бреется?
А если поцеловать…
И тут позади нее опять завозились и забормотали.
Теплое и уютное наваждение схлынуло, сменившись рассветной зябкой ясностью.
Она села и медленно обернулась. Нарочно медленно, надеясь, что морок растает. Или за спиной все-таки окажется Рауль. Или вчерашний черный пес. Или…
Ариец. Ну да, Ариец. Льняные волосы, рот приоткрыт. Смешно посапывает, шевелит во сне носом, ну в точности как щенок.
И голый. Ну, насколько видно.
Мать их, они голые!
Неужели… неужели что-то… да нет, не может быть, если б что-то было – она бы запомнила? или нет? Может, они вчера просто напились?!
Господи, ужас какой, а стыдно! Как ей утром на них смотреть?!
Как она оказалась на улице – Виола не помнила. От шока, наверное.
От того же шока даже не сразу поняла, что стоит посреди проезжей части. Только когда ее матерно обибикала какая-то машина, а потом и обдала фонтаном холодной питерской грязи… Точно, вечером был дождь!
А она тут, как дура, в одной пижаме и домашних тапках. Холодно как!
Она обняла себя за плечи, глянула на серое, едва засветлевшее небо.
Вот зачем она вообще выскочила из дома? Нет чтобы парней растолкать! Растолкать и выгнать, и… ну и что, что стыдно! Зато было бы не холодно.
Дура, как есть дура.
Надо домой. Обидно же – воскресенье, а она простудится.
Уши снова загорелись, несмотря на холод. Вспомнила, кого и в каком виде оставила дома. Ладно Ариец, пусть думает что хочет. Но Дон…
Очень захотелось зажмуриться, а потом открыть глаза и понять, что все это ей приснилось. Но не вышло. Еще одна машина сердито загудела клаксоном и обдала ее фонтаном брызг из той же лужи.
Виола отскочила на тротуар, поглядела вслед негодяю…
И чуть не села, где стояла.
По прямой, мощенной булыжником питерской улице удалялся антикварный «Роллс-Ройс», или что там еще было такое шикарное, все изогнутое и местами раззолоченное.
А фонари горели газовые. Вот только что были электрические, она точно помнила. Круглые, на чугунных столбах, но электрические. А эти…
