Книга Лавка забытых иллюзий, страница 9. Автор книги Сергей Литвинов

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Лавка забытых иллюзий»

Cтраница 9

Книга могла быть лучше, чем фильм, а собственная фантазия еще лучше, чем книга, — это я тоже впервые понял в семи-, восьмилетнем возрасте.

Однако после школы я чаще, презрев, конечно, уроки школьные и музыкальные, бежал гулять. Помню другой эпизод: откуда-то взялась неподалеку от нашего дома куча песка. И мы с мальчишками взялись на ней играть в царя горы. И так было интересно карабкаться, биться, сталкивать и скатываться вниз, что я ощущал, барахтаясь в том песке, восторг, эйфорию. И вдруг увидел дедушку. Он жил вместе с бабушкой в Новороссийске и непонятно почему возник здесь. Потом оказалось, что был в Ростове в командировке и решил заглянуть к нам в Авиагородок. И помню: я и дедушке рад, я его очень любил, и знаю, что он мне каких-нибудь подарков привез, — и в то же время досадно отвлекаться от такой увлекательной игры на песчаной горе.

Немного иначе ту же историю рассказывал второй ее персонаж — мой дедушка Александр Матвеевич:

— Я приезжаю, а ты в куче земли барахтаешься. Весь грязный, как турок! Ну, я тебя домой привел, отмыл, переодел, чаем с пирожными напоил…

Иногда так же, буквально с улицы, забирали меня вдруг нагрянувшие родные с другой стороны, с папиной: дедушка Яша и бабушка Паша. Они так и существовали у меня в восприятии рифмованной парой: дедушка Яша и бабушка Паша; дед Яков Евстафьевич — кряжистый, с большим лицом и густыми длинными бровями — и бабушка Прасковья Ивановна, вечно бледная и молчаливая, к сожалению, очень рано умершая. Их я тоже любил, но немного дичился, потому что хуже знал. Но я радовался, когда они приезжали, хотя бы потому, что они обязательно меня угощали.

Была в моем детстве действительно раритетная вещь, которую я еще помню: чернильница-непроливайка. Кажется, наш год оказался последним, кто писал перьями из непроливашек. Уже во втором классе нам позволили писать чернильными авторучками, а к пятому началась совсем вольница: сняли запрет на шариковые ручки. Я даже помню, как спорили тогда взрослые. «Авторучки убьют хороший почерк!» — кричали ретрограды. «Долой каменный век! — восклицали в ответ прогрессисты. — Вы бы еще гусиным пером заставляли детей писать! Нельзя насильно сдерживать прогресс, тем более в образовании!»

В итоге оказалось, что, как всегда, победили прогрессисты, а правы оказались ретрограды. И впрямь ведь почерк у современных людей ухудшился катастрофически. У меня, который непроливайки, перья (и, следственно, чистописание) еще застал, он лучше, чем, к примеру, у жены, которая училась позже и их не узнала. А у родителей моих почерк получше моего. У отца вообще такой — хоть плакаты пиши или дипломы выписывай. И у булечки с дедом — тоже был красив.

Хотя, с другой стороны, а кому он, почерк, теперь нужен? Ведь мы даже номера телефонов записываем сразу в память мобильников и планшетников. И жалобы строчим не в соответствующую «Книгу», а отправляем по электронной почте.

Из первых двух классов в Авиагородке в итоге запомнилась мне только учительница. Помню, что была она строгая, сухонькая и казалась немолодой. И еще имя-отчество помню, довольно чудное: Муза Петровна. А больше — хоть убей.

(Вот и учи их, называется! Все-таки человек — неблагодарная скотина. Ребенок — особенно. Два года отдала мне Муза Петровна. Наставляла, воспитывала. Наверняка передала много хорошего. А я, свинья, ну ничегошеньки из этого не помню.)

Прошло сорок лет с тех пор, как я пошел в первый класс. И нас с сестрой и соавтором Аней издательство отправило в рекламную поездку в Ростов-на-Дону. И в одном из прямых эфиров на местном радио я упомянул, что учился здесь поблизости, в Авиагородке, и первую мою учительницу звали Музой Петровной. А потом мне уже в Москву на сайт приходит письмо: мол, моя бабушка, Муза Петровна Л-ва, действительно была учительницей начальных классов в Авиагородке, проработала больше сорока лет, сейчас на пенсии. Живет в Ростове, у нее четверо внуков. И — фотография, на которой худенькая, сухонькая женщина в окружении внуков. И я — представляете! — узнал ее! Но по-прежнему ни одной детали наших с ней уроков, разговоров, воспитательных бесед и прочего не вспомнил. Ни-че-го!

В очередной раз остается только вздохнуть по поводу несовершенства человеческой памяти. Я прожил в Авиагородке шесть лет. Пошел здесь в первый класс, отучился два года. А что в мозгу осталось? Какие-то бабочки, пояски, фанерный самолет, канделябры на пианино. Каналы с мыльной водой, зал Дома офицеров, афиша «Спартака». А ведь были у меня тогда другие радости, горести, болезни, люди, встречи, дружбы, эмоции! Я научился там писать, читать, считать, играть, шутить! И — где оно, минувшее?! Да полно, было ли оно, это все?!

Каботажка

Самым романтичным местом в городе Новороссийске была Каботажка. Сейчас неофициальный термин тот, кажется, забыт — одновременно с почти полным исчезновением в стране любых форм каботажного плавания.

Каботажкой мой дед, а вслед за ним и я, да и многие вокруг, называли участок набережной в Новороссийске, откуда отправлялись пассажирские суда. Там был пирс для катерков, а также длиннющий бетонный мол, где швартовались большие суда и «кометы». То был самый веселый в городе порт — пассажирский, в отличие от других портов, суровых, деловых, где у входа даже часовые с винтовками и в форме стояли: лесного, грузового и нефтеналивного. В шестидесятые и семидесятые почти каждое утро на Каботажку приходили пассажирские или круизные суда. Отсюда в свой последний путь ушел в последний день лета восемьдесят шестого года «Адмирал Нахимов», собственной гибелью как бы подводя черту под эпохой местных черноморских рейсов.

В конце шестидесятых о катастрофах — как?! они могут случаться у нас, в СССР?! — никто и помыслить не смел. С Каботажки отправлялись катера, что увозили отдыхающих на пляж на Косу, а работяг — в грузовой порт. Ходили они и в Кабардинку, и даже в Геленджик, и, в это совсем уж трудно поверить, между Новороссийском и Архипо-Осиповкой, курортным поселком в девяноста километрах, курсировал катерок. Он шлепал пять часов в одну сторону, но дисциплинированно — ежедневно, если не было шторма, отправлялся в путь.

«Кометы» уносились с Каботажки в тот же Геленджик, Кабардинку, Туапсе, Керчь и Сочи. Пассажирские теплоходы обычно швартовались по утрам. Они курсировали по всему побережью, и раз в день-два отправлялись либо в сторону Одессы, либо в направлении Батуми. А еще, примерно раз в неделю, заходили в порт совсем уж большие и элегантные круизные лайнеры: «Адмирал Нахимов», «Шота Руставели» и «Тарас Шевченко».

Как следствие, Каботажка была интереснейшим местом в городе. Особенно летом. Люди по трапам сходили и поднимались. Суета, отдыхающие, гулянье. Музыка, смех, воздушные шарики.

Мой дед летом и осенью отправлялся туда на прогулку едва ли не ежедневно. Иногда они шли вместе с булечкой. Она брала его под ручку — и топали.

Звали и меня, конечно, — но зачем мне чинные хождения со старичками? Я с гораздо большей охотой оставался дома или, еще лучше, во дворе с друзьями. Когда пенсионеры уходили, я гораздо лучше себя чувствовал и во дворе, и в квартире — постоянного надзора нет, можно чем-нибудь недозволенным заняться. К примеру, слазить с друзьями на чердак, а то и на крышу. Или рассмотреть дедов портсигар, где он держал (сам не курил) сигареты для гостей, и понюхать их.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация