– Ты что, за дурачка меня принимаешь? – моментально взбесился Михайловский. – За мальчика, решившего откопать клад?.. Я серьезный ученый, Ева, я занимаюсь серьезными вещами…
– Да никто не сомневается в твоей серьезности! – надменно закричала она. – И вовсе я не собираюсь тебя удерживать… Ты что, так и не понял, какая я? Я не из тех, кто превращает мужа в подкаблучника – я слишком себя уважаю…
– О, кто бы сомневался! То-то этот дурак Панов угрем возле тебя вился…
– Хватит! – с ненавистью сказала Ева и демонстративно зажала ладонями уши. – И оправдываться я тоже не собираюсь, тем более что ни в чем не виновата…
Некоторое время они ехали молча. Город кончился, начались дачные поселки, Михайловский мчался по дороге с максимальной скоростью.
– Даниил, перестань… – шепотом сказала Ева. – Потише, пожалуйста!
Он сбросил скорость, а потом и вовсе остановился. Слева тянулся лес, а справа терялось в темноте поле, по которому гулял холодный ветер. И – ни души.
Михайловский повернулся к Еве и обнял ее.
– Ну все, прости меня… Прости!
Он чувствовал какую-то мучительную, почти невыносимую радость, когда вот так, после ссор, прижимал ее к себе.
– И ты меня прости.
– Да за что же? – возмутился он. – Ты ни в чем не виновата, это я дурак!
– Ты не дурак, ты серьезный ученый, – промурлыкала Ева. И они засмеялись в один голос.
Некоторое время они сидели молча, не в силах расцепить рук.
– Мне так надоело быть этим самым серьезным ученым, – наконец произнес Михайловский. – Тем более что никакой я не ученый, а так, бумагомаратель… Я хочу сделать что-то реальное, настоящее! Хотя бы потому, что, кроме меня, все равно это никто не сделает. Меньше слов, больше дела… Мужик я, в конце концов, или нет? – усмехнулся он.
– Ты мальчишка… И я не буду тебя удерживать. Ты свободен в своих решениях, – ласково сказала Ева.
Михайловский поцеловал ее, провел рукой по мягким светлым волосам.
– А я обещаю, что больше не буду тебя ревновать.
– Вот и договорились! – Ева чмокнула его в нос. – Когда ты едешь? В следующие выходные? Господи, это же Сибирь, а у тебя куртки теплой нет! И ботинки… – Она наклонилась, приглядываясь к обуви мужа. – Н-да, в таких только по лесам ходить!
– Ева, Сибирь – это не Арктика. И вообще, цивилизация – это не только то, что находится в границах Москвы и Московской области… Ты какая-то дикая!
– Сам ты дикий! – огрызнулась она.
– …И потом, в следующие выходные я еще никуда не поеду. И через выходные – тоже. Я поеду туда весной, ближе к лету – именно тогда имеет смысл отправляться в серьезную экспедицию.
– Серьезную экспедицию? – удивленно переспросила Ева. – Погоди… Это на какой же срок ты собрался меня бросить?..
– Месяц, другой – не меньше. А то и до конца августа.
– Ого… – вздохнула Ева.
– Что, передумала меня отпускать?
– Нет. Поезжай уж…
Михайловский снова поцеловал ее.
– Я тебя люблю. Я никого так не любил, как тебя… – шепотом произнес он. – Ты как сон, как наваждение… Ты моя мечта! Поехали со мной, а?
Он с надеждой посмотрел на Еву, все сильнее цепляясь за эту мысль. Ах, как хорошо было бы, если б она поехала с ним!
– Н-нет… Нет! – не сразу, с усилием произнесла Ева. – Ей-богу, Даня – каждому свое… И не проси! – воскликнула она уже твердо.
– Эх ты, трусиха! Ладно, не буду…
– Жми на газ, Даня. В самом деле, страшновато здесь стоять!
Он тронул машину с места и на этот раз вел гораздо медленнее и осторожнее.
– Кого ты боишься? Разбойников? Которые могут выйти из леса с кистенями…
– Что такое – «кистени»?.. Нет, ты знаешь, людей я не боюсь! – оживилась Ева. – Я боюсь другого. Боюсь всего огромного, чего нельзя подчинить, чем нельзя овладеть…
– Медведей, что ли, боишься? – подозрительно спросил Михайловский.
– Перестань, какие тут у нас медведи… – отмахнулась Ева. – Меня пугают слишком большие пространства. Меня… Меня пугают стихии – вот что. Огонь, вода, воздух… Земля? Да, возможно, и земля еще.
– Что-то новенькое…
– Нет, все просто: вот, например, летишь на самолете, а в иллюминаторе – небо. Бесконечное, с огромными, просто чудовищными облаками! А самолетик такой маленький, и вообще непонятно, по каким законам он в воздухе держится… Мы однажды с Шуркой в Египет полетели, так веришь ли – я чуть не умерла от ужаса! А вода… Как страшно, когда плывешь и чувствуешь под собой эту толщу воды, и еще она спереди, сзади – со всех сторон! И она совершенно неподвластна тебе, эта стихия, потому что живет по своим законам, в ней нет ни добра, ни зла, а что-то такое грандиозное, что даже разумом не осилишь… А огонь? Как он должен пугать, когда его много – ведь даже обычной спичкой можно так обжечься, что ой-ой-ой!
– А земля? – с интересом спросил Михайловский.
– А в землю нас положат, – таинственным шепотом ответила Ева. – Навсегда. И уж из нее-то точно никогда не вырвешься, останешься в ней навеки. Она кажется безобидной, неподвижной, спокойной, но на самом деле еще страшней, чем вода, огонь и воздух, вместе взятые!
– Да ты поэт, Ева! – удивленно произнес Михайловский.
* * *
Если бы кто-то сказал Мите, что до следующей встречи с Соней пройдет почти полгода, он бы ни за что не поверил – это раз, и, во-вторых, сама мысль о том, что столько времени придется ждать, свела бы его сразу с ума.
Сначала Соня была с родителями за границей. Потом начались занятия в Красных казармах, и Митя долго не мог добиться увольнительной. Обычно юнкеров отпускали два раза в неделю – на первую половину среды, и в субботу – до вечера. В среду с утра Сонечка находилась в гимназии, и вся надежда была на конец недели, но, как назло, ротный командир, очень вредный дядька, лишил Митю Алиханова увольнительной на несколько суббот подряд.
Потом Митю все-таки отпустили, но встретиться с Соней ему не удалось. Без всякого приглашения и повода явиться в роскошный дом Венедиктовых, который находился неподалеку от Никитских ворот, было невозможно, переслать Соне записочку через важного швейцара, сторожившего парадное, тоже. Швейцар даже за взятку отказался делать это.
Митя тщетно подкарауливал мисс Вернель, стоя в скверике неподалеку, в надежде, что, может быть, та согласится выполнить это поручение, – до тех пор, пока не слег с простудой.
Месяц он валялся в лазарете и, конечно, запустил учебу. Так что пришлось корпеть над учебниками – топография, фортификация, тактика, химия, военная история…
А в конце зимы, незадолго до Великого поста, Макс Эрден прибежал к нему:
