– Герр Менгеле, скажите, что происходит?
Йозеф Менгеле печально улыбнулся, затем принялся втискивать тетрадь в аккуратный желтый саквояж.
– Артур, вы не дурак, должны понимать... Всё когда-нибудь подходит к концу.
– Что мне делать? – мрачно спросил Артур.
– Бегите, друг мой, бегите. Не теряйте ни минуты. Наши уходят, и вы уходите вместе с ними.
– А вы?
– Не вижу никакого в этом смысла...
– Но разве есть еще один вариант?
– Для меня – да. Но только для меня, – Менгеле метался по кабинету, роняя бумаги.
– Герр Менгеле, я ведь заслужил ваше доверие!
– Артур, вы хороший помощник, вы настоящий ученый... Тот опыт, который вы приобрели здесь – бесценен. Теперь вы знаете то, чего не знают другие медики. Но я – знаю больше. Во много раз больше... У меня свой, особый путь.
– Герр Менгеле, возьмите меня с собой, – упрямо произнес Артур.
– Нет, – спокойно и даже как-то равнодушно ответил тот.
Артур вышел из кабинета. По коридорам продолжали метаться гитлеровцы, откуда-то потянуло едким дымом – сжигали документы.
«Это конец, это конец...» – стучало в висках Артура. Его новым хозяевам он задаром не нужен, а русские с него живьем кожу сдерут...
Артур прошел в подсобное помещение, находившееся по соседству с кабинетом Менгеле, с трудом отодвинул несгораемый шкаф – он загораживал дверь между двумя комнатами, прислушался. Менгеле говорил с кем-то по телефону. Скоро Артур понял – работами его шефа сильно заинтересованы. Кажется, даже союзники русских! Судя по всему, Менгеле собирались помочь бежать – в Бразилию. Там нацистский доктор может спрятаться от всего мира, сможет поделиться своими уникальными знаниями, результатами экспериментов над людьми.
– Скотина... – сквозь зубы прошептал Артур. Больше всего его возмутило то, что Йозефа Менгеле совсем не интересовала судьба его подопечного.
Грохот боев стал еще ближе – немцы уже откровенно бежали.
Но Артур не был бы Артуром, если бы он заранее не стал беспокоиться о себе. С самого начала он вел свою игру – хотя, конечно, не верил, что это может пригодиться. Так, по привычке, на всякий случай. И теперь это было очень кстати.
Во-первых, пациенты его блока в конце концов становились незрячими – благодаря экспериментам Менгеле. Они слышали только голос Артура. А говорил он с ними с хрипотцой, с легким польским акцентом, вздыхая, вспоминал Варшаву, потом, когда его пытались расспросить, очень неумело отказывался от своих воспоминаний. У пациентов создалось стойкое впечатление, что Артур – поляк и очень неумело пытается представить себя русским.
Когда придут русские и освободят их, они, конечно, расскажут о своих мучителях. И о нем, об Артуре. О поляке из Варшавы.
С немцами бежать бесполезно – до них тоже доберутся. И будут судить. Менгеле Артура с собой не берет. И какой вывод?
Надо остаться. Надо затеряться среди узников.
Артур прислушался – Менгеле положил телефонную трубку, куда-то вышел. Кажется, за ним уже прибыла машина.
Артур осторожно открыл дверь. Первым делом увидел желтый саквояж. Метнулся к нему, вытащил кожаную тетрадь. Потом запихнул в саквояж толстенный том по анатомии – чтобы Доктор Смерть не сразу заметил подмену.
Вместе с тетрадью метнулся обратно. И вовремя – в кабинет снова вошел Менгеле. На этот раз с сопровождающими. Артур покрылся потом – если бы он не спрятался минутой раньше, его бы застрелили прямо на месте!
Загрохотали тяжелые шаги. Еще через минуту, стоя у окна, Артур увидел, как Йозеф Менгеле садится в машину, прижимая к груди желтый саквояж. Затем машина развернулась и быстро выехала со двора.
Немцы разбежались. Времени почти не было. Артур зашел в одну из отдельных палат, где уже давно находился пациент по имени Федор Ласкарев, молодой солдат, захваченный в плен, бывший детдомовец, откуда-то из-под Твери. Единственный, у которого эксперименты Менгеле не вызвали слепоты. Скоро с него должны были снять повязку.
Артур быстро сделал ему смертельную инъекцию, перевез в другую комнату. Облил тело кислотой. Теперь Федора Ласкарева никто не узнает.
А затем Артур совершил то, на что можно решиться только в состоянии крайнего отчаяния и только тогда, когда речь идет о жизни и смерти.
Стоя перед зеркалом, Артур сам, скальпелем, сделал несколько надрезов у себя на лице, перетянул кожу. Обливаясь кровью, сшил края ран.
Теряя сознание от боли, забинтовал голову. Вернулся в палату Ласкарева, лег на кровать. Теперь он был Федором Савельевичем Ласкаревым, бывшим детдомовцем. Жертвой страшных фашистских экспериментов. А под кроватью у него лежала тетрадь Менгеле, завернутая в старый халат.
...Через несколько часов лагерь перешел в руки русских. Как радовались несчастные узники своим освободителям – не передать.
В начале мая 1945-го был подписан договор о капитуляции Германии. Еще через некоторое время начался суд над нацистскими преступниками. Очень много их было и в розыске.
Во-первых, искали Артура Демьяненко, диверсанта из Ленинграда. Во-вторых, некоего пана Артура, помогавшего Доктору Смерти в концлагере... Никто не мог догадаться, что это не просто тезки, а одно и то же лицо, один и тот же человек. Но ни того, ни другого найти не смогли.
А на земле остался жить Федор Ласкарев, сирота из-под Твери. Артур знал всю биографию Ласкарева – благо несколько раз им удалось побеседовать.
После долгих мытарств, лечения в госпитале, проверок – Артур вновь оказался в России. Чудом ему удалось сохранить дневник Менгеле. («Хотел бы я видеть его рожу, когда он обнаружил, что в саквояжике у него совсем не то, что надо! Наверное, очень сильно разозлил своих новых покровителей!»)
Артур вновь ловко разыграл из себя инвалида, солдата, вышедшего еле живым из фашистских застенков.
Ночами, тайно, он потихоньку переводил и переписывал дневник Менгеле. Этот уникальный документ не должен существовать в одном экземпляре! Хотя Артур пока не знал, какое применение ему найти теперь. Но в том, что решение будет найдено рано или поздно – он был уверен.
Артур устроился кладовщиком в большом магазине. Почему именно кладовщиком? Но у бедняги Федора Ласкарева не было никакого образования! И, кроме того, нынешняя работа давала возможность спекульнуть – только осторожно, о-очень осторожно!
Теперь на Артура из зеркала смотрело чужое лицо. Все в шрамах, страшное лицо.
Но такова была плата за жизнь, за свободу. Теперь ни один человек в мире не мог его узнать!
* * *
...Отец лежал на застеленной кровати – все в тех же штанах, той же фуфайке. Не сразу он оторвал взгляд от потолка, не сразу перевел их на гостью. Судя по этой заторможенности, он никого не ждал, и даже больше того – никого не хотел видеть вообще.
