– А купить потом новый? Бог с ним, пусть старый пропадает, некоторые вещи важнее денег...
Он посмотрел на меня, как на идиотку.
– Нет, так транжирить я не могу.
– Ты же известный танцор, у тебя своя школа в Америке...
– Только русские могут говорить такую ерунду! – холодно произнес он.
– А ты? Ты разве не русский? – наивно спросила я.
Он промолчал, допил кофе и, словно нехотя, поинтересовался:
– Что за родственники?
– Дети Ивашова.
– Что? – крикнул он. – Что?
Чашка его опрокинулась, кофейная гуща растеклась по блюдцу.
– Можно гадать! – обрадовалась я. – Хочешь, я тебе погадаю? Я умею... – Я склонилась над блюдцем, словно бы не замечая, какое бледное у Ника лицо. – Оч-чень нехорошо... ай-ай-ай, тебя ждет казенный дом! Мне жаль об этом говорить, но вот эти перекрещивающиеся линии...
– У Николая Александровича не было детей, – тихо сказал он.
– Все так думали. И только недавно выяснилось...
– Несколько лет назад мы наводили справки – у старика не было детей. У него никого не было, я – его самый близкий родственник, я его прямой наследник...
Он едва не проговорился.
– Есть документы, – многозначительно произнесла я, имея в виду письмо Николая Александровича. – Есть свидетели. Есть признание Инессы...
– А при чем тут Инесса? – с яростью прошипел он, оглядываясь на бармена.
Теперь я видела этого человека насквозь. Это он украл. Именно украл, а не получил в дар от Инессы, которую он совсем не любил.
– Борис и Глеб – его дети.
Из него словно вышел весь воздух.
– Чушь собачья... – пробормотал он. – Ну что за чушь! Борис и Глеб не могли быть его детьми, он умер сто лет назад, глубоким стариком, и потом, Инесса по возрасту...
Он замолчал, прикидывая возраст Инессы, и, пока думал, его лицо все больше разглаживалось и светлело. Он решил, что я вру.
– Разве ты не читал своего соотечественника, известного писателя Набокова? – строго спросила я. – Его известный бестселлер, который «Лолита» называется...
– Ты сумасшедшая.
– Инессе было четырнадцать лет, когда она и Николай Александрович... Глебу сейчас шестнадцать, – терпеливо излагала я цифры. – Борису четырнадцать, он был зачат за две недели до смерти Ивашова.
– Что за чушь!
– Никакая не чушь. Ты хочешь сказать, что твой дедушка был стариком и ни к чему такому не был способен? Очень даже способен, любой старожил тебе подтвердит, что князь был чрезвычайно крепок и до последнего дня бегал босиком, даже по снегу. Я же говорю – есть документы.
Упоминание о документах опять очень не понравилось Нику.
– Человек, водки! – нервно крикнул он.
«Ага, ты задет! – радостно подумала я. – Никуда ты от меня не уйдешь, ты на крючке. Ты в чужой стране, ты всего боишься. И, что еще приятнее, у тебя даже денег нет».
– Это Инесса призналась? – все так же нервно спросил он. – Что ее дети от старика-соседа? Естественно, что еще она могла сказать, на кого свалить, маленькая шлюшка...
Мое сердце словно заледенело.
– Анализ ДНК, который бесспорно доказывает...
– Ивашов давно умер!
– Была эксгумация. – Я хладнокровно решилась на блеф. – Наша наука...
– В России нет науки!
– В России только наука и есть!
В это время подошел официант с подносом.
– Я вам не человек, – спокойно заявил он Нику. – Это только до революции...
– А кто же вы? – набросился Ник и на него, наливая из маленького графинчика водки.
– Я работник общепита, – с достоинством заявил тот и удалился к себе за стойку.
– Вот дурак... – пробормотал Ник, махом опрокидывая в себя водку. Похоже, слухи о том, что только наука и есть в России, были хорошо известны Нику. Нищета и ядерные боеголовки...
– Ладно, – вдруг хладнокровно заявил он. – Родственники и родственники. Пусть потом напишут мне.
– Ты должен отдать им то, что принадлежит им по праву.
Он чуть не поперхнулся второй стопкой.
– Чтоя им должен отдать? – осторожно спросил он, сверля меня взглядом.
– Старинный серебряный медальон и сердоликового котенка. Кстати, ты в курсе, что на медальоне некий Франсуа Боле, ваш общий предок? Во время наполеоновской кампании он остался в России, женился, его дочь вышла за одного из князей Ивашовых...
– Боже, как интересно... – пробормотал Ник. – Инесса мне ничего не говорила об этом...
– Значит, ты признаешься, что эти вещи у тебя?
– Что? Ах, да... да, она подарила их мне! – вдруг с каким-то подъемом воскликнул он. – Помнишь, я приходил, многие ваши соседи отдали все, что осталось от дедушки... и она отдала.
– Она не могла отдать. Есть свидетели, которые подтвердят, что она неоднократно заявляла вслух, что никогда не расстанется с вещами Ивашова. Потому что они принадлежат ее детям. Это память об их отце.
– Чушь! Она меня любила, она для меня на все была готова... знаешь ли ты, что такое любовь, девочка? – с вызовом спросил он.
– Это к делу не относится. Отдавай все, а то в милицию заявлю.
Он метнул на меня взгляд, полный ненависти, и опрокинул третью стопку.
– Ты закусывай... – посоветовала я. – Или на закуску денег нет? Опять все на Виргиния свалишь?
– А я заявлю, что ты сумасшедшая, – вдруг сказал он. – Все знают, что ты сумасшедшая. Что ты меня оговариваешь. Мне ваша соседка говорила...
– Какая соседка?
– Та, с большими серьгами. – Он скривил лицо, и я неожиданно увидела перед собой светлый лик незабвенный Клавдии Степановны.
– Все равно заявлю, – весело сказала я. – Пусть разбираются. Кстати, у меня в здешней милиции знакомые. Капитан Фоменко, например... Тут, в провинции, и не посмотрят, что вы американский гражданин. Это вам не Москва, здесь дикие нравы, здесь зимой по улицам медведи бегают!
– Какая ты гадкая девочка... ты умеешь портить жизнь окружающим! – Он о чем-то напряженно думал. – Хорошо! – вдруг встрепенулся он. – Ты, конечно, кое в чем права, у детей должна быть память об отце. Фамильный портрет предка и все такое...
Он вскочил со стула.
– Не вздумайте от меня убегать, – строго заявила я. – Сразу пойду к своему капитану.
– Нет-нет, пара минут...
Он убежал, а меня вдруг стало трясти от напряжения и от какой-то дикой, безумной радости. Неужели он все вернет? Я налила его водки и тоже залпом опрокинула ее. Бармен за стойкой даже не посмотрел в мою сторону.
