– В Советском Союзе интеллигенция обслуживала государство, создавала мифы. Мифы нужны были для того, чтобы управлять простыми людьми.
– А сейчас? – рассеянно спросила Серафима, продолжая рисовать. – Сейчас же все по-другому…
– Ничего подобного! – возмутился Николя. – Сейчас все то же самое, только мифы изменились. Нас учат потреблять. Нам вдалбливают в головы – покупай, покупай, покупай… Массы стали подчиняться производителям товаров и услуг.
– А ты не подчиняйся, – заметила Серафима.
– Я? Никогда! Но меня бесит, когда я вижу вокруг себя столько тупых людей, которые помешаны на развлечениях, на тряпках… Для них главное – какое они производят впечатление на других тупиц, а не то, каковы они на самом деле!
– Зачем ты обо всем этом думаешь? – ласково спросила она, отложила уголь в сторону и вытерла пальцы салфеткой.
Николя вскочил, прошелся по комнате, кутаясь в одеяло.
– Затем, что приходится жить среди людей. Нельзя не замечать того, что суют тебе прямо под нос! Когда у меня появятся деньги, то я поселюсь где-нибудь в глухом месте, где никого нет. Чтобы как на необитаемом острове…
– И что ты там будешь делать?
– Ничего. Может быть, начну выращивать цветы. Хотя природа и без моих цветов хороша… Буду смотреть с утра до вечера хорошие фильмы.
– А я? Для меня найдется место в твоей будущей жизни?
Николя подошел к Серафиме и, распахнув одеяло, словно крылья, обнял ее, прижал к себе. Серафима была маленького роста и макушкой едва доставала до его подбородка.
– Куда же я без тебя… – усмехнулся Николя и поцеловал ее рыжие вихры.
– Ты такой красивый! – завороженно произнесла она. – Знаешь, когда я гляжу на тебя, то у меня все внутри дрожит – настолько ты красив…
Они сели на тахту. Николя стянул с нее через голову платье, потом все остальное. Накрыл вместе с собой одеялом.
Серафима засмеялась и закрыла глаза. Прикосновения его пальцев были холодны и щекотали кожу.
– Я красив?
– Да, очень! – повторила она, не открывая глаз. – Ты похож на бога. На молодого бога, вдруг решившего спуститься на землю.
– Никто не называл меня богом… – фыркнул он. – Такое впечатление, будто до меня у тебя не было мужчин, Авдейкина!
– Таких, как ты, – нет. Знаешь – когда-то, очень давно, я мечтала о том, что в моей жизни будет необыкновенная любовь. Больше похожая на сказку, а вовсе не на то, что я видела вокруг себя! Девчонки всегда мечтают о сказочном принце…
– Нет, ты уж определись – бог я или принц… – жарко прошептал он ей на ухо.
– Ты и то и другое… Ты моя мечта! – Серафима открыла глаза, но в одеяльной полутьме почти ничего не было видно. Впрочем, это было не важно – она знала Николя наизусть, знала все оттенки, цвета и полутона его кожи. Рельефы мышц, изгибы и контуры его тела… Знала наперечет все веснушки и родинки на нем.
– Ты говори!..
– …так вот, когда я поняла, что никакой сказки не будет, то пришла в ужас. Мир – серый, скучный, в нем нет гармонии, ничто не радует глаз… А когда увидела тебя, то давние мечты, которые я почти похоронила, вновь вспомнились мне. Ты как свет! – прошептала она, заливаясь слезами.
Шерстяная полутьма клубилась вокруг, дыхания не хватало.
– Говори!..
– …самый большой подарок, который я получила от жизни, – это ты. Я умерла бы, если бы в тот день ты отвернулся от меня, не позвал за собой. Ты знаешь, я ведь не жила, я существовала! Я не была женщиной – так, нечто женского пола, методично уничтожающее время – день за днем, минута за минутой… Ты меня спас.
– Го-во-ри… – едва смогла она разобрать.
– Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю… – бормотала Серафима до тех пор, пока хватало сил.
Они лежали рядом, еще переживая самые острые моменты этих минут. Потом Николя сказал уже вполне нормальным голосом:
– Свари кофе, пожалуйста.
– Да, сейчас.
Она встала, быстро оделась и побежала на кухню. Никакой труд ей не был в тягость, все последнее время Серафима не сидела и минуты без дела. Рисовала, убирала квартиру, куда-то ездила, пока Николя работал в своей «Синематеке»…
Он пришел через несколько минут.
– А поесть чего-нибудь?
– Да, конечно…
Она поставила перед ним блюдо с половинкой вишневого пирога (другую половину Николя съел за два часа до того).
– А ты?
– Я не хочу.
Она села напротив, отпила немного кипяченой воды из кружки.
– Я вот что заметил, мадемуазель Авдейкина… – пробормотал Николя, облизывая с пальцев вишневую начинку.
– Что?
– Что ты совсем ничего не ешь.
– Ну здрасте! – засмеялась она счастливо и потрепала его по растрепанным черным волосам. – Я только и делаю, что ем… На завтрак сварила себе овсянки, потом овощное пюре…
Она говорила чистую правду. Ровно сто грамм того, а потом сто грамм другого.
– Не помню.
– Ты просто ненаблюдательный.
Николя подвинул ей кусок пирога.
– Ешь. И молоком запивай…
– Пожалуйста! – немного обиделась Серафима и съела все, даже крошки демонстративно высыпала себе в рот. Залпом выпила молоко.
– Умница.
Николя поцеловал ее и снова ушел в комнату. Скоро Серафима услышала мелодию из «Крестного отца» – Николя был постоянным клиентом видеопроката.
Тогда Серафима закрылась в туалете и засунула два пальца в рот. Пирог камнем лежал в желудке и мешал ей. И вообще, его она пекла не для себя, а для Николя…
После этого Серафима решила вымыть полы в коридоре.
– Физический труд необходим… – прошептала она себе под нос, натягивая на руки резиновые перчатки.
* * *
Алена села за рояль и начала привычную разминку – до начала выступления в «Синематеке» было еще часа три. Сыграла упражнения Брамса, а потом вдруг, без всякого перехода, уверенно – некую мелодию, которая уже давно витала у нее в голове. Алена любила импровизации (тем и кормилась), но то, что она делала сейчас, импровизацией назвать уже было нельзя.
Импровизация предполагает сиюминутность, внезапность. Она неожиданна и вместе с тем – зависима от контакта с публикой.
А сейчас Алена сочиняла мелодию, которая уже была в ней – сначала в зачатке, потом в более оформленном виде – и не зависела ни от чего, кроме ее фантазии.
По трехдольному размеру она поняла, что это вальс. Сначала она наигрывала его умеренно-спокойно, потом в лихорадочно-вихревом темпе.
