– Нет... Но, может быть, так я быстрее забуду... Ну, неважно.
– А, ты про Леона! – моментально догадалась Рая.
– Райка, я просто оговорилась!
Рая взглянула ей прямо в лицо. «Глаза, точно две бездны... – опять в который раз подумала Надя. – Ничего по ним не угадаешь!»
– Ты любишь Леона, очень любишь. Я тебя понимаю.
– Что ты понимаешь? Сама же его ругала! Что он чучело, хоть и композитор, говорила.
– Я его ругала только для виду, – таинственно произнесла Рая. – А на самом деле вы с этим Леоном словно созданы друг для друга. Такие оба... возвышенные! А Алька... Нет, она хорошая, слов нет, но она – не для него. Нет в ней полету. Для него муза нужна.
– Что? – поразилась Надя. – Кто ему нужен?
– Муза! Вдохновение ему откуда-то надо черпать. Ведь так про всяких там поэтов и художников говорят?.. А Алька только про стиральный порошок может говорить да про то, как лучше ремонт сделать... Мне ее сначала жалко было, а теперь вижу – отступиться она должна. Отпустить Леонтия своего... Отпустить к тебе.
* * *
В дверь настойчиво и раздраженно позвонили.
В прошлый раз именно так звонили соседи снизу, которые всегда требовали соблюдения абсолютной тишины. Особенно им не нравились стальные набойки на каблучках Лили Лосевой, которые громко цокали по паркету.
«А сейчас-то что этим соседям надо? – с тоской подумала Надя и поглядела на часы – была половина десятого утра. Она спала сном младенца и никоим образом не могла нарушить священную тишину над головой жильцов с нижнего этажа. – Может, в ванной что-то протекло?»
Она заглянула в ванную – ни луж на полу, ни капающего крана.
Кое-как завязав пояс на халате, Надя подошла к двери.
– Кто там?
Посмотрела в глазок – там, с другой стороны, плавали разноцветные пятна, что-то гремело, звенело, переливалось. Как будто явился к Наде с визитом целый цыганский табор.
– О господи... – Она потерла глаза и еще раз посмотрела в стеклянную призму. – Кто там? Послушайте, я сейчас милицию вызову...
– Надь, ты что, совсем плохая? – произнес изумленный хриплый голос. – Это я, открывай...
Зина Трубецкая! Вот так сюрприз...
Она ни разу не была у Нади, и поэтому ее появление было гораздо более загадочным, чем визит цыганского табора.
Надя открыла дверь.
– Ты что, дрыхнешь до сих пор? – неприязненно спросила Зина, увидев Надин растерзанный вид.
– Да, а что? – Надя пригладила взлохмаченные волосы, которые не успела причесать. – У меня труд надомный, когда хочу, тогда и сплю. Я вчера до трех ночи переводила.
– Понятно...
На Зине был пестрый африканский бурнус до пола, поверх – нечто вроде боливийского разноцветного пончо с каким-то невероятным мехом вокруг горловины, зелено-желтый тюрбан из кашемира, натянутый до бровей, золотые сережки размером с чайные блюдца и множество цепочек и браслетов – это именно они так гремели и звенели.
– Можно, я сапоги снимать не буду? – проскрипела Зина. – У меня радикулит, мне нагибаться трудно...
– Конечно, конечно! – испугалась милосердная Надя. Зина, держась за стену, вытерла подошвы о половичок в прихожей.
– Ну, куда идти?
– Туда, пожалуйста...
Надя терялась в догадках – что же такое произошло в мире, отчего к ней в половине десятого утра явилась Зина Трубецкая. «Радикулит, а каблуки сантиметров пятнадцать, не меньше!» Хватаясь за все выступающие предметы в Надиной квартире, Зина проковыляла в комнату.
– Ой, пардон... – Она оторвала ручку у знаменитого Надиного шкафа. – Вещи-то какие хлипкие стали делать...
– Ничего-ничего! – Надя сунула отломанную ручку себе в карман.
– Холод собачий... – с отвращением произнесла Зина и, гремя цепями, как-то боком повалилась на диван. Скинула свое боливийское пончо, не вставая. – Ненавижу осень!
– Сейчас кофе сварю.
– Какой кофе... Мне бы чего покрепче.
Надя не сразу поняла.
– Водки, что ли? – с ужасом спросила она.
– Ну, типа да, как выражается нынешняя молодежь...
– У меня нет, – быстро сказала Надя, и это было чистой правдой.
– Вот беда... – Зина зашарила по карманам и прорезям своего бурнуса и достала завернутую в пестрый платок бутылку. – Это я, чтобы не разбилась... Ведь как чувствовала, что у тебя, Надежда, полный бардак дома. Ну что ты за хозяйка такая! Иди неси посуду – не из горлышка же пить.
– Я пить не буду! – воинственно заявила Надя. – Раннее утро, я еще даже не завтракала, а ты мне водку пить предлагаешь! Мне пятнадцать авторских листов, между прочим, к концу декабря надо перевести... Если я каждый день пить буду, то до весны с ними не разберусь!
– Как – не будешь? – обиделась Зина, пропустив весь Надин монолог мимо ушей.
– А вот так – не буду!
– Я тоже ночь не спала, – неожиданно мягко произнесла Зина, свинчивая пробку у бутылки. С журнального столика она взяла стакан, в котором плавали остатки вчерашнего чая, и, подозрительно принюхавшись, залпом допила его. Потом с просветленным лицом налила себе водки в пустой стакан. Наде стало не по себе.
– Почему?
– Что – почему? – Зина так же быстро выпила и водку.
– Почему ты ночь не спала?
– Депрессия... Мысли, мысли все какие-то в голову лезут... – Зина сморщилась. – Такая поганая жизнь – прямо хоть волком вой.
– Я сейчас бутербродов сделаю...
– Не стоит. Нет у меня никакого аппетита, – отмахнулась Зина. – Я вот что к тебе пришла... Ты, Надя, должна простить Лильку. Очень она убивается.
– От чего она убивается? – фыркнула Надя.
– От того, что тоскует без тебя, – мрачно произнесла Зина и налила себе еще водки. – Да выпей ты со мной, не будь врединой...
– А ты знаешь, что она сделала, твоя Лиля? – Надя была непреклонна.
– Знаю. Фигня все это. Она меня вчера буквально доконала – сходи к Наденьке да сходи... Типа, ты меня должна послушать.
– Зина, ты совершенно напрасно... – начала Надя, но Зина Трубецкая тут же перебила ее:
– Лилечка – мой единственный друг. Я бы ей все простила. Даже если бы она с Вадиком спала. Пусть, для подруги ничего не жалко... И на Вадика бы тоже не обиделась.
– На какого Вадика? – с изумлением спросила Надя.
– Ты что, не знала про Вадика? – в свою очередь, изумилась Зина. – Да это ж мой муж покойный – Вадим Маркович Бабазян!
– Ах, муж... – Надя единственное, что знала о Вадиме Марковиче Бабазяне (со слов Лили Лосевой, разумеется), так это то, что он был очень богатым человеком. Основные капиталы нажил еще при социализме, занимаясь валютными операциями, и даже лет семь, кажется, провел в тюрьме... Благодаря его состоянию Зина теперь ни в чем не нуждалась.
