— Ага, дети. Бандиты малолетние, а не дети. — Он двинулся с тележкой к выходу.
Промозглая сырость, яркие тряпицы опавших листьев на мостовой, пронизывающий ветер с Невы — все радовало его до слез. Он пил большими глотками напоенный речной сыростью воздух, впитывал глазами это небо, реку, дома, тротуары, хмурого извозчика с мешковиной на голове — от дождя. Он был счастлив.
Всю дорогу до дома он был сам не свой. Велел извозчику остановиться на Троицком мосту и долго вглядывался в смутные очертания Петропавловской крепости, искал глазами парящего в высоте ангела, скорее угадывал, чем видел сереющие купола соборов и дуги мостов.
Всю дорогу до дома щемило сердце. Ветер сдувал слезы, и они немедленно снова наворачивались на глаза и мешали смотреть. Чугунная вязь оград, блестящая от дождя мостовая, проплывающие громады домов — все было мило, знакомо. И хотя он уже твердо знал, что родителей ему не суждено увидеть, он все равно рвался домой.
Вот и знакомый дом. В третьем этаже светятся ласковым светом окна гостиной и столовой. Наверное, Аня с Мишей не спят. В предвкушении встречи кровь стучала в висках, и он все поторапливал медлительного извозчика.
— Давай, голубчик, неси чемодан скорее! Я тебе еще накину.
— Накину! Баре понаехали! — ворчал извозчик. — Рупь давай.
Николай, запыхавшийся, счастливый, в распахнутом пальто и съехавшей на макушку шляпе, с трепетом звонил у дверей.
Ему все не открывали. От нетерпения он еще дважды повернул ручку. Наконец, дверь открылась.
— Аня! — Он схватил сестру в объятия и закружил ее. — Аня, я вернулся! Вернулся!
Николай опустил сестру и с блаженной улыбкой взглянул на нее, по-прежнему не выпуская из объятий.
— Анечка. — Улыбка медленно сползла с лица Николая. Эта худая уставшая женщина с ранней сединой не могла быть Аней. Ане сейчас только тридцать два года. Всего тридцать два. — Что с тобой? — Он вглядывался в родные черты и не мог, неспособен был понять, какие испытания превратили ее из цветущей барышни в старуху.
— Анька! — раздался из комнат грубый оклик. — Чего там еще?
Николай вопросительно взглянул на побледневшую Аню.
— Кто это?
— Муж, — коротко ответила она, спеша назад в комнату.
Навстречу в прихожую уже выдвинулся крупный красномордый мужик с нечесаными вихрами и в исподней рубахе навыпуск. Мужик шел вразвалочку, по-хозяйски засунув руки в карманы брюк.
— Это еще что за ком с горы? — Он уставился на Николая.
— Это мой брат, помните, я вам говорила? Мой младший брат Николай, — зачастила Аня и встала перед ним, как будто собиралась прикрыть его своим телом.
— Бра-ат, — протянул тип и икнул.
— А это мой муж, Колодкин Тимофей Егорович, начальник районного стола регистрации обществ и союзов, — с той же заискивающей поспешностью представила она.
Николай почувствовал, как лицо свела болезненная судорога. Желание схватить за горло это красномордое рыло в подштанниках и вышвырнуть на залитый дождем тротуар было слишком велико. Что угодно, только не этот смертельный, навсегда въевшийся испуг в глазах сестры.
Аня заметила произошедшую с ним перемену, испугалась еще больше, сжала его руку и умоляюще глянула прямо в глаза. Пришлось сделать над собой усилие и выдавить ответ: «Очень приятно». Он вспомнил все, что читал в газетах о порядках в советской России и через силу представился.
— Барановский Николай Иванович.
Аня заметно выдохнула и с благодарностью взглянула на брата. Впервые на ее лице появилось подобие улыбки.
— Николай Иванович, говоришь? — Новый родственник не спешил подавать ему руку. — Приехал, значит? И на наши площадя.
— Но это и его квартира тоже. Николай здесь родился…
— Родился? — рыкнул Колодкин, и Аня заметно вздрогнула. — Мало мне дармоедов на площади, еще один явился?
— Да вы не волнуйтесь, Тимофей Егорович. — Николай с трудом сдерживал ярость. Он чувствовал, что от его самообладания зависит не только его жизнь, но и жизнь сестры, хотя понять не мог, как могло случиться, что его умная, тонкая, решительная сестра вышла за этого безобразного хама. — Я вас надолго не стесню. Неделю, от силы две. Найду себе квартиру.
Начальник регистрационного стола хмуро взглянул на него.
— Ладно, нехай проходит. Неделю дозволяю. Но чтобы жить в дальней комнате, за стол платить и без глупостей! А то все повылетите. — И отбыл в гостиную.
Анна Ивановна бросилась к брату на шею, давясь беззвучными слезами.
— Коленька! Коля! — шептала она. — Я тебя сейчас к Мише в комнату отведу. Он в кабинете живет, придется на полу постелить. Иди умойся с дороги, у нас, к счастью, водопровод работает и даже горячая вода есть, а там Тимофей Егорович уснет. Он рано ложится. — Она куда-то тянула Николая за рукав. — Я тебя покормлю на кухне, а там и Миша вернется.
— Миша? — обрадовался Николай. — А где он? И что здесь вообще происходит? А может, мне лучше в детскую?
— Нет-нет, там Саша с Тосей. Дети мои.
— У вас есть дети? — с некоторой брезгливостью спросил Николай.
— Что ты, — возмутилась Аня, но тут же спохватилась: — Я была замужем за Павлом Романовичем Сумароковым, может, ты его помнишь? Он бывал у нас еще до твоего отъезда.
— Не помню.
— Его арестовали, потом расстреляли. Мы чудом уцелели.
— Анька! — донесся из гостиной грубый рев. — Где тебя носит? Чаю налей!
— Коленька, ты пока раздевайся, устраивайся. Я сейчас! — И она поспешила на крик.
Николай Иванович вошел в знакомый с детства отцовский кабинет и, не глядя по сторонам, сел в обтянутое зеленой кожей кресло. Все было не так. Родителей больше нет. Сестра из молодой цветущей женщины превратилась в запуганную старуху. В их доме поселился какой-то безобразный мужик. Николай покосился на свой саквояж. А не разрешить ли все проблемы разом, не избавиться ли от хама? Он встряхнулся и запретил себе подобные мысли.
Миша вернулся поздно, когда Тимофей Егорович, выкушав пол-литра водки, давно храпел в своей комнате, а они с Аней тихонько сидели на кухне, вспоминали детство и делились событиями последних лет.
— Миша! — Николай вскочил и до хруста в костях сжал в объятиях худощавого, очень похожего на него самого молодого человека. На Мише были нелепая пролетарская косоворотка и потертый бушлат. — Как вырос, возмужал! — Он шептал какие-то первые пришедшие на ум банальности.
— Коля? Николай, ты? — с сомнением спрашивал Миша, вопросительно поглядывая на сестру.
Неловкость прошла постепенно. Они уже сели за стол, выпили за благополучное возвращение блудного родственника, разговорились.
— Да нет, не успел я на врача выучиться, — грустно качал головой Михаил. — Революция помешала. Поступить я поступил, но вот учиться… Только первый курс окончил, а тут такое началось! Молодец что раньше не вернулся. И вообще, — он смущенно улыбнулся, — пойми меня правильно, но лучше бы тебе и вовсе не возвращаться. Видал эту морду, что сейчас в родительской спальне храпит?
