— Мне кажется, убийство связано с нотами Моцарта.
Суржиков нервно усмехнулся:
— Поразительно, но Ланская и Разумовская утверждают точно так же.
— Конечно, ведь у женщин интуиция сильно развита, — заметила Диана.
— При чем здесь интуиция? — смутился Суржиков.
— Я о том, что Кукушкины к искусству, тем более к музыке, никакого отношения не имели. Им Моцарт не нужен. Я бы скорее на Фарятьева подумала.
— Вот как? Интересная версия. Чем же он вам не угодил?
Диана вспыхнула:
— Я не утверждаю, что Фарятьев убийца, но точно не Кукушкин.
— Значит, вы хотите сказать, что некий опасный преступник, хитрый, матерый, коварный, способный на все, что угодно, совершил все эти преступления, а теперь решил все свалить на несчастного инструктора по плаванию, чтобы отвести от себя подозрение?
— А почему нет?
— И кто этот преступник, по-вашему?
Нахмурившись, Диана пожала плечами:
— Откуда я могу это знать? Искать преступников ваше дело.
В кинотеатр девушки возвращались молча и очень подавленные. Только у самого входа Ирочка вдруг произнесла:
— Как пришла к нам на работу Виолетта Генриховна, так сразу неприятности начались, это какой-то рок!
— Не рок, а чья-то жадность нас преследует, — вздохнула Диана.
Ирочка оживилась:
— Жадность?
— А что же это еще? Виолетту Генриховну убили, украли ее сумочку, в которой, видимо, собирались найти несметные сокровища, но просчитались, ее главным сокровищем была музыка.
— Вы хотите сказать, что из-за музыки убили пять человек? — потрясенно произнесла Ирочка. — Не может быть такого! Скорее уж это действительно сын Аделаиды Семеновны был маньяком, она, наверное, знала это и очень переживала, я не раз замечала ее плохое настроение.
Диана не стала спорить, а лишь молча вздохнула.
Узнав о смерти билетерши и ее сына, сотрудники запаниковали.
— Третьего человека из нашего кинотеатра убили! — возмущалась буфетчица. — А милиция убийцу так до сих пор и не поймала!
Билетеры потребовали у Дианы снять вечерние сеансы.
Незадолго до конца рабочего дня в кинотеатре появился Суржиков, и все сотрудники, включая киномехаников, накинулись на него, требуя немедленно найти убийцу.
— Боюсь, убийца уже найден, поэтому мне необходимо задать вам несколько вопросов.
Закончив опрос работников, Суржиков заглянул в кабинет Дианы.
Девушка сидела за столом, перед ней лежали бланки расписания сеансов, но она никак не могла сосредоточиться на работе.
— Говорят, что Кукушкина давно находилась в подавленном состоянии. Часто звонила домой, многие слышали, как она ссорилась с сыном, — произнес Суржиков.
— Ну и что? — безучастно ответила Диана. — Хотелось бы знать, какое у вас было бы настроение, если бы ваш сын забирал все деньги до копейки и проигрывал в карты!
Суржиков опустился на стул и миролюбиво произнес:
— Посмотрим, что скажут эксперты…
— Что бы они ни сказали, я все равно не поверю, что Кукушкин маньяк, — упрямо проговорила Диана. — Аделаиду Семеновну задушили, а его отравили.
Суржиков не нашелся что ответить, а заметив, что ваза на столе на этот раз пустая, усмехнулся:
— Я смотрю, вы разлюбили чайные розы.
Диана скривилась.
— Я их особенно и не любила, мне больше нравятся полевые цветы.
Тут дверь открылась, и перед ними возник веселый Прозоровский с букетом в руках.
Суржиков заметил, как Диана поморщилась и даже словно испугалась, но тут же поспешно улыбнулась и встала гостю навстречу.
Арнольд поцеловал Диану в щеку и, положив цветы на стол, взял вазу со словами:
— Я принесу воды.
— А вот и новые розы, — хмыкнул Суржиков. — Что ж, я, пожалуй, пойду, заеду к вам завтра, когда что-нибудь новое выяснится.
Глава 48
Неожиданная трагедия
Вся Вена была взбудоражена произошедшей трагедией, горожане только и говорили, что юрист Франц Хофдемель пытался зарезать свою беременную жену Магдалену, бывшую ученицу Моцарта. Он порезал ей бритвой руки, грудь, лицо и оставил умирать. Спас женщину ее полуторагодовалый ребенок, отчаянными криками он привлек соседей. Соседи ворвались в квартиру и увидели страшную картину. На полу в луже крови лежала полуживая Магдалена, а сам Хофдемель закрылся в комнате и на зов не откликался. Когда взломали дверь, оказалось, что Франц покончил с собой.
По городу поползли новые слухи, что это не Сальери отравил Моцарта, а Хофдемель из-за ревности, а потом пытался убить жену, узнав, что она беременна не от него.
Когда Магдалена Хофдемель оправилась от ран, находились смельчаки, которые ей задавали вопросы о причине конфликта в их семье и самоубийстве мужа, но вдова упорно молчала.
Констанция Моцарт, которая и сообщила юристу Хофдемелю, что его жена носит под сердцем ребенка от Вольфганга, трусливо помалкивала. Зюсмайер тоже никогда больше не касался этой темы. А Сальери с облегчением вздохнул — наконец-то в сплетнях перестали упоминать его имя.
После внезапной смерти Леопольда II Сальери выхлопотал у нового императора пенсию для Констанции.
Помимо этого, он, как и обещал, устроил в Вене благотворительный концерт из произведений Моцарта в пользу его семьи. А барон Ван Свитен организовывал благотворительные концерты в пользу вдовы и сирот по всей Европе. Материальное состояние Констанции несколько улучшилось, а детей Моцарта вскоре забрал на воспитание и полное содержание пражский писатель Франц Нимечек, преданный поклонник и биограф Моцарта.
Некоторое время после смерти Моцарта дела Зюсмайера шли блестяще. Он съехал из дома Моцартов, расстался с Констанцией. Сальери сдержал свое обещание и в 1792 году назначил бывшего ученика придворным капельмейстером. Эмануэль Шиканедер заказал ему оперу. И Зюсмайер написал «Зеркало Аркадии».
Премьера прошла с большим успехом. Но музыкальный критик Макс Дитц написал, что милые, изящные мелодии Моцарта возвышаются над неприкрытой заурядностью невыразительного стиля Зюсмайера. И также указал, что в опере «Зеркало Аркадии» использована большая часть черновиков Моцарта к опере «Волшебная флейта».
Несмотря на критику, Зюсмайер и Шиканедер продолжили творческое содружество и, как утверждали злые языки, используя неопубликованную музыку Моцарта, выпустили еще одну оперу — «Сулейман II, или Три султанши». Но в сентябре 1803 года Зюсмайер внезапно заболел и скоропостижно скончался. В этом же году умер и барон Ван Свитен, а Эмануэля Шиканедера выгнали из венского театра, и он вынужден был уехать из города. Он потерял все свое состояние и до конца жизни прозябал в нищете.
