Земское ополчение опоздало всего на несколько дней…
Сразу после восстания, как пишет Авраамий Палицын, Гермогена «безчестно с престола изринули и в месте нужне
[67] затворили»
. «Новый летописец» уточняет: «Гермогена с патриаршества свели в Чудов монастырь и приставили к нему крепких приставов, не повелели никого к нему пускать»
, а на патриаршество беззаконно возвели Игнатия, «фаворита» Лжедмитрия I. Игнатий еще в 1606 году лишился не только патриаршеского сана, но и просто архиерейского. Лжепатриарх хотя и совершил в день Пасхи (24 марта 1611 года) богослужение в Кремле, но верно понимал, как будут смотреть на него духовенство и все православные в России, а потому счел за лучшее бежать в Литву. Осенью его в Москве уже не было
[68]. Гермогену же, истинному главе Русской церкви, позднее сделали еще большее «утеснение» за несговорчивость
.
В приведенном выше летописном тексте содержатся явные неточности: во-первых, Гермогена свели с Патриаршего двора на кремлевское подворье Кирилло-Белозерского монастыря (оно располагалось около Фроловских ворот, при древней Афанасьевской обители). Лишь потом он оказался в Чудове. Об этом ясно говорит создатель Пискаревского летописца: «Да немногое время спустя
[69] патриарха с патриаршества скинули, и сан с него сняли святительской, и велели ему быти на Кирилловском подворье и после в Чюдове монастыре»
. Столь же ясно свидетельствует и Конрад Буссов, очевидец тех событий: «Поляки… велели, чтобы 30 стрелков стерегли его в Кирилловском монастыре до прибытия господина Владислава, в ожидании возмездия, которое он заслужил подстреканием к такому бунту и мятежу, из-за которого плачевно погибло столько людей»
. То же сообщает и архиерей грек Арсений Елассонский, бывший тогда в Кремле: «Бояре московские изгнали и святейшего патриарха кир Гермогена из патриархии и заключили его в подворье святого Кирилла [Белозерского], снявши с него архиерейские одежды без архиерейского собора, одели его в монашеские одежды, так как имели на него большое подозрение и гнев, говоря, что при его содействии произошло народное восстание»
.
Во-вторых, собственно перевод на новое место уже после Кирилловского подворья и явился новым «утеснением».
Итак, второй стадией ограничения свободы Гермогена стало изгнание с Патриаршего двора и отправка на Кирилловское подворье в роли простого, безвластного инока.
Знаменитый русский публицист князь И.А. Хворостинин вообще был уверен, что еще до Страстного восстания (или, возможно, накануне) Гермоген оказался ввергнут в чудовское узилище: «Святейшего патриарха в монастыре святого архистратига Михаила в том же городе Москве заточили и мучили его скудостью пищи и питья. Потом они подожгли город и перебили людей: будто враги, были они заодно с иноплеменниками, и сжигая и убивая нас!»
Откуда такое расхождение? И кто прав? Вглядевшись в судьбу Хворостинина и в творческую его манеру, впору усомниться в точности свидетельств князя.
Иван Андреевич на небосклоне эпохи играл роль яркой звезды: красавец, интеллектуал, родовитый аристократ, да еще и видный военачальник. Блистательный книжник, надменный в своей начитанности, князь в сочинениях своих не заботился о точности излагаемых фактов. Гораздо более увлекали его игра ума да сила художественных образов. Литературный дар, а вместе с тем и своего рода снобизм иной раз толкали Ивана Андреевича на путь упрощения событийного ряда ради придания историческим сюжетам оттенка высокой трагедии. Хворостинин знал Гермогена лично. После кончины патриарха князь посетил место его погребения в Чудовой обители. Духовная твердость патриарха, его небрежение телесными страданиями восхищали Ивана Андреевича, страдавшего от шатости ума. Но князь рисовал портрет святителя крупными мазками, не опускаясь до пошлых дат и бытовых деталей. Как опытный писатель, Хворостинин мог и опустить «мелочь», вроде предварительного заключения патриарха на Кирилловском подворье. По наитию. Ради цельности композиции. Даже если и твердо знал об этом обстоятельстве в судьбе Гермогена…
Но мог и не знать.
Хворостинин провел в Москве 1610–1611 годов совсем немного времени. Он вернулся ко двору из ссылки, а потом оставил столицу, чтобы присоединиться к земскому ополчению. Присутствовал ли он вообще при Страстном восстании? Или, может быть, покинул город задолго до него? В конце концов ратники Ляпунова обозначены в его сочинениях словом «мы»… Личные воспоминания князя о Гермогене, скорее всего, обрываются на событиях зимы 1610/11 года, на первом аресте патриарха и первой попытке отгородить его от людей.
Отсюда — хронологическая ошибка Хворостинина.
Когда же именно Гермоген оказался на Кирилловском подворье?
Литовский военачальник Ян Сапега, находившийся в Усвяте, 15 апреля получил из-под Смоленска письмо, где говорится о заключении патриарха «в тюрьму»
. От Смоленска до Усвята — два дня конного пути. От Москвы до Смоленска — дней десять. Еще один день — на само написание грамот из смоленского лагеря поляков Сапеге. Итого получается, что Гермоген не мог попасть в Кирилловскую темницу позже 2 апреля. Но, скорее, это произошло задолго до указанной даты.
Обращает на себя внимание неточное, но показательное свидетельство польского шляхтича Мартина Стадницкого, побывавшего в России смутных лет. По его словам, после разгрома Страстного восстания «поляки никого не щадили. Тогда погибло более 150 тысяч народу; погиб Голицын… погиб и сам патриарх, которого выволокли наружу и разрубили на части… После столь славной победы польскому войску досталась неоценимая добыча. Почти невероятные сокровища находились в царском дворце, в подворье убитого патриарха, в монастырях и церквах и притом в таком изобилии, что пехота, которой уже надоел и опротивел жемчуг, набивала самыми крупными жемчужинами мушкеты и стреляла ими в воздух. Алмазы, драгоценные камни, рога единорогов, украшенные алмазами и жемчугом, и иные драгоценности: золото, серебро — были распределены между вождями и воинами»
. Конечно, Гермоген тогда не погиб. Стадницкий ошибается. Святителю предстояло претерпеть заключение, продлившееся еще 11 месяцев. Но сами бесчинства иноземного гарнизона, ограбление Патриаршего двора и, возможно, жестокое избиение самого патриарха, получили у Стадницкого яркую иллюстрацию. Притом слова шляхтича заставляют предположить, что разгром палат первоиерарха случился уже при подавлении восстания, то есть 20–21 марта.
