По ним видно: у патриарха нашлись предлоги для острых разговоров с царем безо всяких «шептунов»! Активность патриарха вряд ли понравилась вельможам: они-то ведь успели привыкнуть к великой кротости Иова, а за нею — к чрезмерной уступчивости Игнатия. Суровость Гермогена оказалась для знати большой неожиданностью. Вот и ось конфликта между главой Церкви и «прелестниками» вокруг трона, о коих сообщает второй текст.
Автор пассажа в Хронографе, наполненного раздражением против Гермогена, намекает на вину святителя в падении Василия Ивановича. Не прямо объявляет о ней, а именно намекает, впрочем, довольно прозрачно: «С царем Василием [Гермоген] всегда говорил грубо, а не благожелательно, ибо в душе носил огонь ненависти, зажженный наветами, и о коварстве супостатов никогда с отеческой любовью не совещался с царем, как тому быть подобало. Мятежники же сначала в удобный час царский венец попрали, а потом и святительскую красоту, надругавшись жестоко, обесчестили…» В сущности, речь идет о том, что патриарх, ведя недружелюбные речи с царем, подрывал власть последнего; а был бы помягче, авось и «мятежникам» тяжелее пришлось бы, когда они явились свергать монарха.
Тут видно ложное толкование роли Гермогена в судьбе Василия Шуйского. Трудно сказать, явилось ли оно плодом осознанного старания или представляет собой плод слабой информированности. Но итог один: суть отношений между царем и первоиерархом передана искаженно.
Выше цитировались грамоты Гермогена с воззваниями в пользу царя и против его врагов. Когда народ принимался бунтовать в самой столице, патриарх — худо ли, хорошо ли он лично относился к государю — принародно всегда становился на его сторону. Так происходило до последней крайности, до того дня, когда Шуйский безнадежно пал и заговорщики попытались сделать его монахом. И тут ведь Гермоген вмешался, запретив считать царя иноком. Каждый шаг патриарха, многое множество раз поддерживавшего Василия Ивановича, прочитывается по летописям и документам того времени. Тут нет никаких сомнений.
Все годы царствования Василия Шуйского Гермоген являлся самой надежной его опорой.
Остается констатировать: в этом пункте хулитель Гермогена либо жестоко ошибается, либо возводит напраслину на святителя.
Следующий пункт — тяжелый характер Гермогена: немилосердие, нежелание прощать, неумение отличить дурных людей от хороших, склонность прислушиваться к сплетням, доверять лукавым советчикам…
Опустим вопрос о том, до какой степени подобная оценка субъективна. Забудем на минуту о том, что второй, сочувствующий святителю автор нарисовал принципиально другую картину, чуть ли не прямо противоположную.
Поищем независимых свидетельств, подтверждающих или же опровергающих это мнение.
К 22 декабря 1606 года относится грамота патриарха митрополиту Казанскому и Свияжскому Ефрему. Суть дела вкратце такова: царю Василию Ивановичу подали челобитную свияжские дворяне, стрельцы, купцы и «черные люди» — жаловались, что тех, кто прельстился посулами болотниковцев и целовал крест «царевичу Дмитрею Углецкому», Ефрем «велел их отцем духовным запрещати и приношения к церквам Божьим у них имати не велел». Иными словами, Ефрем проявил строгость к своей пастве, наставлял ее не изменять законному государю, вразумлял доступными средствами. Позднее свияжские жители повинились, царь и патриарх простили их. Об этом Гермоген говорит прямо, однозначно: «И великий государь… по своему царскому милосердому обычаю и по нашему прошению их пожаловал, вины их отдал; да и мы их також соборне простили и разрешили». Теперь же Гермоген говорит митрополиту Казанскому: «Тебя же, со всем освященным собором, яко доблественного пастыря… благословляем… и похваляем за усердие твое, то не попутаешь словесному стаду паствы твоея путем погибели идти…» То есть одобряет за твердость, проявленную в мерах вразумления. Но затем велит свияжан «простить и разрешить» и «приношения» принимать от них «по прежнему». Далее он пишет: «Да и в Казани бы еси оберегал от той Смуты накрепко, чтобы люди Божий не погибали душою и телом, да смотрил бы еси и над попы накрепко, чтоб в них воровства не было; а больше всех смотри над Софейским, да над Покровским, да над Ирининским; только оне не переменят своих обычаев, и им в попех не быти»
. Как видно, недавно оставив Казанскую кафедру, Гермоген все еще помнил, от кого из священников можно ожидать лиха, а кто смирен и к шатости не склонен.
Что видно из патриаршей грамоты? Безоглядную суровость? Несклонность прощать? Вовсе нет. Гермоген — сторонник справедливых решений. Не слишком жестких и не слишком мягких, а именно справедливых. Если человек коснеет в грехе, его следует наказать — простой ли он мирянин, священник ли, монах ли — всё равно. Но если он покаялся и «переменил свой обычай», то и наказание с него следует снять.
А вот и другой документ, свидетельствующий против чрезмерной суровости Гермогена. На закате царствования Василия Ивановича патриарх обратился с посланием ко всем тем, кто бунтовал против царя. Прежде всего, имелись в виду, конечно же, тушинцы. Против их бесчинств и своеволия направлено острие патриарших слов. Гермоген грозит мятежникам отлучением и адскими муками: «С вашия отпадшия стороны кто ни будет убьен или общею смертию умрет — тот во ад идет и во святых церквах приношения за таковых, по писанному, неприятна Богом и конечно отвержено и идут таковии без конца мучитися… И о сих нам, православным християном, рыдание и плач, понеже братия суть наша и от нас изыдоша, но не с нами быша и изволиша вместо радости без конца мучение»
.
Однако Гермоген прекрасно понимает: многие из тушинцев не столько сознательные изменники, злодеи, корыстолюбцы, сколько несчастные люди, которых гражданская война закрутила, как речное течение крутит щепку на водовороте; им боязно вызвать гнев вожаков, им страшно возвращаться на сторону законного государя; но они служат не за совесть, а за страх. Так почему бы не ободрить их, почему бы не показать им, что их вина может быть прощена? Во всяком случае, перед Богом у них нет того отягощения грехами, какое висит на душах прямых и явных бунтарей.
Поэтому он делает важную оговорку: «Сие… слово
[50] не ко всем пишем, но к тем, которые, забыв смертный час и страшный суд Христов и преступив крестное целование, отъехали, изменив царю государю и великому князю Василью Ивановичу всеа Русии, и всей земле, и своим родителем, и женам своим, и детем, и всем своим ближним, паче же и Богу. А которые взяты в плен, как и Филарет митрополит, и прочие, не своею волею, но нужею, и на християнской закон не стоят, и крови православных братии своих не проливают… таковых мы не порицаем, но и молим о них Бога велика сила, чтоб Господь от них и от нас отвратил праведный свой гнев и в полезная б подал им и нам по велицей его милости… Аще же кто от таковых пленников в таковых нужах и бедах скончается, таковых должни есмы повсюду по вся дни поминать и о отпущении грехов их Бога молить, да и мы сами от таковых просим молитв их к Богу о нас, понеже, по Божественному писанию, то суть мученицы Господни и нынешняго ради времяннаго страдания небесному царствию сподобятся; праведнии бо аще и умрут — живи суть и мука их не коснется, понеже не отступиша от Бога и Божия милость неотступна от них зде[сь] и в будущем веце»
.
