— Это соперница ее столкнула вниз, подкараулила и столкнула, — утверждала сухопарая женщина в очках, похожая на строгую учительницу.
— Я здесь с утра сижу, — возразила молодая женщина с мальчиком лет пяти, — никуда не отлучалась и все видела, никто из чужих в подъезд не заходил.
— Так ты за ребенком следила, могла и не заметить, — возразила сухопарая дама.
— Не могла, — уперлась женщина. — Я с ним на детской площадке была, как раз рядом с их подъездом. Никого посторонних не было!
— Я же говорю, сама она с собой покончила, — всплеснула руками сентиментальная дама и прослезилась.
— Ну, если никто не заходил, могла и сама свалиться, — согласилась сухопарая и добавила: — Но не самоубилась, а несчастный случай.
— А вот я не согласна, — подала голос подошедшая молодая женщина в спортивном костюме. — Точно ее сбросили. Примерно недели две назад я здесь утром бегала и видела Елизавету у подъезда с каким-то мужиком. Они сильно ругались, мне даже показалось, что мужик ей угрожал, а потом сел в иномарку и уехал.
— Я же говорю, стерва она, — победоносно вмешалась сухопарая. — Темными делами занималась, к ней все время какие-то непонятные личности таскались.
— Такого я не могу сказать, — перебила ее женщина-спортсменка. — Их семья магазинчик антикварный содержит, я случайно узнала, сережки хотела купить, смотрю, а там Елизавета торгует.
Женщина в очках сурово взглянула на нее.
— Как-то у вас много случайностей, вы не находите? Случайно ее с мужчиной увидели, случайно в их магазин зашли… Уж не вы ли ее?
У молодой женщины вытянулось лицо.
— Наговорите же! И как вам только такое в голову пришло?! Я вас тоже могу в чем угодно обвинить!
Увидев, что полицейские вышли из дома и сели в машину, детектив юркнул в подъезд.
Поднявшись на девятый этаж, он нажал на кнопку звонка квартиры Мурмулюков.
Дверь открылась, и в нос ударил резкий запах валерьянки. Седой благообразный толстячок горестно спросил:
— Вам кого?
— Я по поводу Елизаветы…
Толстячок надвинулся на Аполлона.
— Лизы нет, — часто заморгал он. — Нет больше нашей девочки, умерла она, — и его лицо горестно исказилось. — Что вам надо?
— Я знаю, что умерла, — понурился Аполлон. — Просто я хотел помочь.
— Помочь?! — раздался женский голос за спиной толстячка. — Пусти, Сева, я поговорю.
Сева резво повернулся к жене.
— Мира, иди, ляг, тебе опять плохо будет.
Держась за стену, в прихожую вышла уже знакомая женщина в шелковом халате.
— Нет, я должна выяснить, что произошло, почему Лизонька погибла? Сначала ее жених Влас, потом Лиза… Кто убил их? — Она уставилась на детектива заплаканными глазами. — Нет, не говорите, что вы ничего не знаете. Вы все знаете! Скажите мне, объясните, как это могло произойти?
Толстячок бережно обнял супругу за плечи и попытался увести.
— Тебе нужно лечь, он ничего не знает.
Женщина резким движением сбросила руки мужа и двинулась на детектива.
— Он знает, я по его глазам вижу!
Аполлон наконец обрел дар речи. И, устремив скорбный взгляд на мать Елизаветы, печально проговорил:
— Для меня смерть вашей дочери чудовищная неожиданность. Мне бы очень хотелось знать, кто совершил это злодеяние, и наказать мерзавца.
Обезумевшая от горя мать отчаянно схватилась за его слова.
— Найдите! Я сама разорву его на кусочки! Найдите его!
— Обязательно найду, — пообещал детектив и, подхватив Миру Мурмулюк под руку, помог супругу отвести ее в спальню.
Просторная квартира блистала чистотой. Старинную мебель дополнял старинный фарфор и бронза. На стенах висели картины известных мастеров, — если не подлинники девятнадцатого века, то великолепные копии в изящных рамах. У Аполлона, эстета по натуре и любителя искусств, от белой зависти перехватило горло.
«Нужно будет у мамы спросить о чете Мурмулюк, — подумал он. — Она, как искусствовед и знаток антиквариата, наверняка знает это семейство».
Глава 40. Громкий развод олигарха Проглядова
Желтая пресса все-таки добралась до Марьяны Проглядовой и Антона Шпильки, их более чем красноречивые фотографии с не менее красноречивыми комментариями в один из дней украсили ряд популярных журналов и газет. Публикации попали в цель, и Родион Проглядов подал на развод.
Марьяна наняла известного, очень дорогого адвоката и, к удивлению общественности, отсудила у благоверного львиную долю совместно нажитого имущества. Оставила его чуть ли не в одних трусах. Своим примером она вдохновила целый отряд брошенных олигархами бывших жен на борьбу за материальные блага и достойное место под солнцем. Очередь на ведение скандальных дел к адвокату значительно выросла, пропорционально резко скакнули вверх и его гонорары.
Возросла и популярность главного редактора телеканала Антона Шпильки, доселе известного разве что только дотошному телезрителю, внимательно читающему титры передач. И бедняга Антон не знал, радоваться этому или огорчаться. На него смотрели одни с восторгом, другие с нескрываемой завистью, некоторые пытались его уколоть, сказать или сделать какую-нибудь гадость. Но это, как говорится, печальные издержки славы, и Шпилька переносил их стоически.
Понятно, что Марьяну Проглядову, влиятельную богатую даму, боялись задеть, иначе сотрет в порошок, поэтому отыгрывались на безобидном редакторе, и особенно в этом преуспевали средства массовой информации. Конечно, это задевало Антона, но он старался не показывать виду, и только дома полностью расслаблялся и плакался своей домработнице Павлине в жилетку.
С Марьяной они почти не виделись, та целыми днями пропадала то в суде, то с адвокатом Адольфом Крейкером, и Шпилька этому был скорее рад. Последние события окончательно отвратили его от возлюбленной. Любовь, так неожиданно и страстно вспыхнувшая, вдруг так же неожиданно затухла.
Утешаясь в объятиях Павлины, он размышлял:
«И вовсе это была не любовь, а кратковременная страсть. Марьяна — роковая женщина. Хорошо, что все так закончилось, могло быть и хуже, — ежился он. — Этот зверь, ее бывший муженек, мог бы меня и убить!»
Счастливая домработница нежно гладила нервно вздрагивающего хозяина и сладко вздыхала, мечтая о замужестве.
Но Антон Шпилька напрасно думал, что все закончилось, у Марьяны на него были свои планы. И поэтому, когда она позвонила ему, Шпилька оказался в полной растерянности. Не успел он прийти в себя, а тут опять труба завет в поход.
— Привет, солнце мое, — пропела Марьяна. — Ты не забыл свою рыбку?
— Не забыл, — с фальшивой радостью проскрипел он.
