— Ладно, тогда будем делиться: я возьму тот информационный портал, на котором прочитал про взрыв, и буду его шерстить дальше. А ты поищи публикации на других ресурсах в Нанске за период после пятого сентября двенадцатого года. Галерею «Ренессанс» тоже надо не забыть.
Примерно через час картина стала более или менее понятна. На галерею «Ренессанс», вернее, на здание, которое она занимала, давно точили зубы. Владелец «Ренессанса», Филипп Хмаренко, в свое время приобрел это здание при помощи огромного количества нарушений. Был он человеком состоятельным, и какое-то время его финансов хватало на то, чтобы платить властным структурам за «крышу», то есть за то, чтобы «плохим парням» не выдавали нужные бумажки, дающие основания для перехода права собственности на здание. Но финансы постепенно истощились. Тогда галерист прибег к немонетизированному методу обеспечения поддержки. Информационные источники ничего с точностью не утверждали, но довольно прозрачно намекали на то, что господин Хмаренко широко практиковал организацию подделок и продаж живописных полотен, а также осуществлял помощь заинтересованным лицам в контрабанде подлинников произведений живописи из России. Уж за что именно с ним и всей его семьей так жестоко расправились — достоверно не известно, то ли за махинации с полотнами, то ли за упрямство и нежелание отдать здание, но факт остается фактом: взрыв на озере Круглом — результат криминальных разборок. Надежду и Кирилла Хмаренко похоронили там же, в Нанске, Филипп выжил, но остался инвалидом, потеряв обе ноги, да и других травм было предостаточно. Здание галереи у него, естественно, выкупили по мизерной цене, уж по такой мизерной, что честнее было бы сказать: отобрали.
Информация о трагедии появлялась ежедневно в течение первой недели, а через месяц о ней все забыли. Последнее, что удалось найти, — упоминание о том, что, по словам бывшего помощника Хмаренко, некоего господина Савина, Филипп Владимирович вынужден продать и бизнес, и дом, чтобы оплатить дорогостоящее лечение и уход, поскольку отныне он будет постоянно нуждаться в помощи. «У Филиппа еще остается городская квартира в Нанске, и он намерен жить в ней после того, как вернется из Европы, где проходит лечение и реабилитацию», — заявил г-н Савин.
Больше ничего. Для информационного пространства Филипп Владимирович Хмаренко словно умер. И непонятно, жив ли он, а если жив, то где находится, по-прежнему в Нанске или где-то еще.
Шарков
— Сынок? — удивился Олег Дмитриевич, когда Шарков вошел в квартиру отца. — Что-то ты зачастил. Скучно дома без Ленки, что ли?
— Мне скучно не бывает, — усмехнулся Валерий Олегович.
Он понимал, что нужно начать с традиционных вопросов о самочувствии, обменяться какими-то бессмысленными по сути, но обязательными по ритуалу репликами и только потом задавать те вопросы, ради которых он приехал сегодня. Но произносить лишние слова у генерала не было сил. Он прошел в комнату, где отец, уютно устроившись на диване, смотрел телевизор, включенный на канале «Наше старое кино». На экране молодой красавец Евгений Самойлов щеголял в военной форме — шел фильм «Сердца четырех». Рыжий кот Ганя, чувствуя себя под защитой обожаемого хозяина, угрожающе проворчал что-то такое, что должно было выражать крайнее неудовольствие приходом гостя, серая изящная Настя только голову повернула в сторону Шаркова и окинула его презрительным взглядом изумрудно-зеленых глаз.
— Ты голоден, сынок? — заботливо спросил Олег Дмитриевич. — Хочешь, сарделечки сварю, это быстро, я вчера хорошие купил, говяжьи, свежие.
— Не надо, папа, я не голоден. Мне нужно с тобой поговорить.
Шарков достал из кармана телефон, вывел на дисплей фотографию Екатерины Песковой и того уголовника, чье лицо он хорошо помнил, а вот имя забыл.
— Посмотри, пожалуйста. Ты его узнаешь?
Олег Дмитриевич долго приноравливался, то снимая очки, то надевая, щурился, отодвигал телефон подальше от глаз, снова приближал…
— Господи, чего ж так мелко-то! — раздраженно воскликнул он. — Вот взяли моду на телефоны фотографировать. Нет, чтоб как раньше, карточку напечатать, да формат побольше сделать…
Шарков молча раздвинул пальцами изображение, теперь лицо мужчины, обнимающего Пескову, занимало весь экран.
Отец рассматривал фотографию человека, которого Шарков условно называл Антикваром, и на лице его отражался весь спектр эмоций от узнавания до ненависти.
— Так как, папа? — повторил Шарков. — Узнаешь?
— Ленчик. Леонид Борисович Каляйкин, погоняло Левитан.
«Точно! — мелькнуло в голове у Шаркова. — Левитан. А я никак вспомнить не мог. Интересно, откуда такая кликуха? То есть понятно, что живопись, искусство, это я и раньше знал, но почему именно Левитан, а не Репин, к примеру, или Ван Гог?»
— Левитан? Почему?
— По живописи был спецом. А картины Левитана особенно любил. И смотреть любил на них, и подделывать.
Шарков переместил снимок так, чтобы хорошо видно стало лицо женщины.
— А ее знаешь?
— Любовница Ленчика, Катерина Пескова, Катька-Косметичка, — с недоброй усмешкой ответил отец. — И откуда ж они выплыли спустя столько лет?
— Я надеялся, ты сам мне расскажешь. Выплыли они оттуда, куда сплыли в восемьдесят восьмом. Не знаешь, куда и почему?
Олег Дмитриевич долго молчал. Не то вспоминал, не то обдумывал, о чем рассказать, а о чем умолчать. Потом вздохнул, взял рыжего пушистого Ганю, усадил к себе на колени, начал поглаживать. Сухие подрагивающие пальцы старика утопали в густой длинной шерсти.
— Ленчик был у меня на связи. Как мне удалось его зацепить — не спрашивай, история некрасивая, но эффект свой дала. Естественно, я его не оформлял, такими источниками, как Леня Левитан, не разбрасываются. Леня был крупным барыгой, специализировался на антиквариате и произведениях искусства, от него я получал информацию о том, кто и за какие деньги покупает. Меня, как ты понимаешь, интересовали только работники торговли и общепита. Реализовать я мало что смог, уровень у меня был низковат, но знал я действительно много. Ну, да ты и сам все понимаешь. Когда у Ленчика сделался роман с Катериной, я и ее отработал, мне ведь о Лене нужно было многое знать, чтобы крепко его держать. Так вот, среди контактов Левитана был Сева Колчан…
— Всеволод Колчанников? — уточнил удивленный Шарков.
— Он, родимый. На КГБ работал, докладывал им про иностранцев, которые у Лени или через Леню делали приобретения. Левитан в том числе и вывозить подлинники помогал. Широкого профиля был специалист. У Севы был свой бизнес, небольшой, но прибыльный: он через своих шефов в КГБ мог устраивать липовые документы любой степени сложности. Хоть паспорт, хоть бумажку, удостоверяющую, что вывозимый предмет является ширпотребом, а не произведением искусства или национальным достоянием.
— Колчан до сих пор этим живет.
— Значит, не угомонился, сердешный, — покачал головой Олег Дмитриевич. — Так вот, где-то примерно за год до того, как меня уволили, Катьку-Косметичку убили. Обвинили мужа. А Ленчик в это же время пропал из Москвы, ну просто день в день. И почему-то никто не работал версию о том, что Катерину убил любовник, прямо заклинило всех на муже. Мне это не понравилось, я — к Севе, так, мол, и так, не обращался ли к тебе Левитан в последнее время, ведь если он любовницу свою грохнул и подался в бега, то ему документы нужны. У Севы глаза круглые, непонимающие. Не обращался. И я точно уверен: он не врал. Я ведь за Левитаном постоянно приглядывал, своими людьми его обставил, и если бы он хоть на пять минут с Севой пересекся, я бы об этом знал. Вот и задумался я: куда же это Левитан намылился после убийства своей любовницы, не имея на руках новых документов? Уж не грохнули ли и его тоже? Дурацкие вопросы я тогда себе задавал.
