«Мы имели случай беседовать вчера с Григорием Распутиным, о котором сейчас так много говорят, — писал в те дни корреспондент «Нового времени». — Правда ли, — спросили мы нашего собеседника, — что, как сообщают, увольнение на покой епископа Гермогена произошло под вашим влиянием?
— Епископ Гермоген не захотел добровольно подчиниться распоряжению синода, вот и все… Только от того, значит, все произошло. При чем же тут я? Человек я маленький, совсем маленький, и в мои намерения не входит нарочито влиять на кого-нибудь иль на что-нибудь там. Зачем нам воевать и бунтовать. Не под стать это нам, не по положению, да и не по натуре. Наши намерения должны быть, да и есть оне, стараться всячески услужить ближним, кто бы они ни были… Услужать, значит, и умирять, если можно, а не расстраивать, не взбаламучивать житейское море, и без того бурное и шумливое. Много, много вражды и ненавистничества кругом, а надо быть ласковыми, добрыми. Говорят о моих отношениях к Илиодору, об его тоже ко мне отношениях. Все это тоже — ложь, напрямки скажу — ложь, то есть обо мне, на мой счет, значить, ложь то. Я и посейчас дружен с Илиодором, и ласков с ним, да… И посейчас…
— Скажите, Григорий Ефимович, много вам пришлось хлопотать за отца Илиодора во время его «царицынского сиденья»?
— Да, — с тяжелым вздохом отвечал Г.Е., — я помогал Илиодору, я молился за него. — Секунды две прошли в молчании, видно было, что Григорий Ефимович сам хочет что-то сказать.
— Вот к примеру сказать, — начал, — в чем только меня не обвиняют. Обвиняют вот в хлыстовщине. А какой же я хлыст?! Я человек православный, посещаю храмы Божии, соблюдаю все обычаи и установления церковные, не чуждаюсь пастырей и оказываю им должное почтение. И церковь, и обряды, все это я признаю.
— Правда ли, что вы хотите быть священником?
— Правда только то, что мне епископ Гермоген предлагал посвящение в священнический сан. А я на это отвечал только одно: азбуки еще не осилил. Да… Куда мне!.. Какой я священник… Священник без азбуки. Какой же это священник. Истинный священнический искус большой и долгий. Да и к чему мне сан? Кому какой отпустил Господь Премудрый дар, положение иль звание, тем и будь доволен, и кому какой дар от Бога отпущен, то тем даром и пользуйся. Ни больше, ни меньше того, значит. А главное, самое главное, дорогой, не озлобляйся. Пишут много, говорят еще больше, да. А не хочу и не стану обращать внимания. Бог с ними! Да, сознаюсь, как человек, как всякий смертный человек, не святой же я, в самом деле, я грешен, конечно, грешен, но чтобы что-нибудь такое? Разве можно? Бога в душе я ношу, Бога храню и исповедую Имя Его святое… Это — да… А утеснениями и клеветами мне только уготовляют чертог Божьей высоты… Я готов на все… Да… Конечно… Все претерплю… Ради Господа… Ради правды… Что ж! Возьму крест свой, и по мне гряди, сказал Господь Христос. И возьму, и пойду!.. И все мы должны, дорогой, идти за Ним. Да… Так-то, брат»…
В газетах что ни день, очередная новость о случаях из жизни и деяниях необыкновенного, что бы там ни говорили, сибирского мужика. Его наставлениях, предостережениях, наказах, пророчествах. О «божьей каре», «горькой воде», «слезах солнца», «ядовитых дождях». О том, что «пустыни будут наступать, а землю населят чудовища, которые не будут ни людьми, ни животными», что «благодаря человеческой алхимии появятся летающие лягушки, бабочки-коршуны, ползающие пчелы, огромные мыши и огромные муравьи, невиданное доселе чудовище «кобака». Два князя с Запада и Востока будут оспаривать право владеть миром, у них будет сражение в земле четырех демонов, западный князь, Граюг, победит восточного Вьюга, но и сам падет, после чего люди вновь обратятся к Богу и войдут в земной рай.
Он безошибочно разбирался в людских характерах. Поведение свое подчинял реальной обстановке. В Царском Селе был посвятившим себя богу праведником, в интимных компаниях, ресторанных кабинетах, в гостиных многочисленных поклонниц, у себя дома сбрасывал личину, распоясывался по-мужицки. Обладал в самом деле гипнотическими способностями: врачевал душевные недуги, облегчал состояние больных. Позапрошлой весной, когда царская семья находилась в польском имении Скерневницы, где государь охотился на оленей, восьмилетний цесаревич, играя у пруда, неудачно прыгнул в лодку, получил ушиб, результатом которого стало очередное внутреннее кровоизлияние. Из Петербурга выписали докторов, после совместной консультации медицинские светила объявили родителям, что состояние наследника безнадежное, трагического исхода можно ожидать каждый час. Ребенок ослабел, кричал, лежа на боку с поднятой ножкой, терял сознание. Произнес в одну из минут, когда боли ослабли: «Когда я умру, поставьте мне в парке маленький каменный памятник»… Газеты печатали в экстренных выпусках бюллетени о состоянии наследника, в городах и селах империи служили молебны, ставили свечи, молились о ниспослании здоровья рабу Божьему Алексею. Войдя однажды в комнату сына и услышав его крики, государь выбежал за порог, заперся у себя в кабинете и разрыдался. В последнюю минуту отчаявшаяся мать, повторявшая без конца, что не верит, чтобы Господь их оставил, приказала фрейлине Вырубовой послать срочную телеграмму высланному в очередной раз в Сибирь Распутину. Вечером был получен ответ: «Болезнь не опасна, как это кажется, пусть доктора его не мучают. Господь узрел твои слезы и внял моленьям твоим. Не крушись, сын твой будет жив». На другой день жар у мальчика спал, он стал поправляться.
«Покуда я жив, будет жить и династия» — эти его слова из письма императорской чете повторяли на каждом углу. Черт его разберет, что это был за человек. Добрый самаритянин? Дьявол во плоти? Святой?
— У аппарата!
— Князь Юсупов, доброго здравия! — послышался в мембране женский голос. — Анна Александровна Вырубова, если не забыли.
— Здравствуйте, Анна Александровна! Ну как можно забыть девочку Анюту, с которой танцевал когда-то на детских вечерах.
— Помнится, вы не очень любили со мной танцевать.
— Это из-за моей стеснительности!
— Будем считать, что я вам поверила… У меня к вам поручение.
— Слушаю.
— С вами хочет встретиться Григорий Ефимович Распутин. В неофициальной обстановке.
«На ловца и зверь бежит!»
— В неофициальной?
— Да, у него дома, на Гороховой. Если вы согласны, вам телефонирует его секретарь Арон Симонович. Сообщит о дне и времени встречи.
«У него еще и секретарь? Ну и ну!»
— Хорошо, буду ждать!
— До свидания, князь! Нежный привет очаровательной Ирине Александровне! Как ваша малышка?
— Ходит. Шагнет раз-другой, бухнется на задок, встанет. Как ванька-встанька.
— Очаровательно, очаровательно!
«Повеселюсь, — думал он, крутя рычажком «отбой». — Будет о чем рассказать матушке!»
С первого появления в столице сибирского вахлака мать приняла сторону самых непримиримых его порицателей.
«Шулер из провинции, — говорила. — Ездит из дома в дом, засыпаемый приглашениями, убеждает легковерных в своей якобы святости, популярен среди видных промышленников, политиков. Да за одну только фамилию я бы его каленой метлой погнала вон! А он в императорских апартаментах смердит, тьфу!»
