Сандерсон склонял голову в карикатурной задумчивости, глубокомысленно хмурился, постукивал пальцем себе по губам и как бы размышлял вслух:
– Есть ли величие в кишечных газах слона? Есть ли величие в боли, которая крутит ему живот? Или в том облегчении, что настает, когда он основательно пропердится? Или величие настает только тогда, когда газ поджигается в момент выхлопа, и энергия взрыва используется для вращения турбин? Пердеж слона, он велик сам по себе? Или только в своих последствиях?
– Ага! Вот и пошли шуточки о пердежах! Но позволь мне заметить, мой остроумный друг Норвал, что я-то сижу какой есть – каким родился, таким и сижу, – а ты обрубаешь себя по кусочкам. Как ты объяснишь подобный курьез?
Они продолжали беседовать в таком духе, и им было очень неплохо друг с другом. Я любила, когда Арти смеялся от души, а Сандерсон умел его рассмешить. Из своего уголка я наблюдала за Арти. Зная, что сегодня – мой вечер, я смотрела, как Арти хохочет, запрокинув гладкую лысую голову, как сотрясается его живот, как смех вырывается из его широкого рта и собирает морщинки вокруг зажмуренных серых глаз. Он смеялся всем телом, смеялся весь, дергаясь и приплясывая под веселую музыку, что звучала у него в голове.
Я боялась лишний раз пошевелиться. Цыпа заверил меня, что яйцеклетка во мне созрела и готова к оплодотворению.
Сам Цыпа лежал на животе, болтая в воздухе босыми ногами. Светлые волосы падали ему на глаза, пока он медленно переворачивал страницы с рассказами о тайнах Тибета и дворце Потала. Он слегка повернул голову, искоса глядя на меня. Я улыбнулась ему нервной, судорожной улыбкой и подумала: давай, Цыпа. Давай прямо сейчас, пока он смеется. Цыпа едва заметно кивнул и снова уткнулся в журнал. Как раз в тот момент, когда Арти сказал:
– Ты подумай, какая у нас защищенная жизнь. В школу мы не ходили, кино не смотрим.
– А кстати, чего бы и не посмотреть кино? – спросил Сандерсон. – У рыжих есть переносной телевизор. А то живете, как в каменном веке. Чистое варварство!
– Издержки воспитания! – отозвался Арти. – Привычки, заложенные в младенчестве!
– Бедный мальчик, а ну-ка попробуй… – Сандерсон вытащил из кармана плоскую стальную фляжку и вылил солидную порцию золотистой жидкости в пустой стакан из-под лимонада на столе Арти. Потом сделал долгий глоток прямо из горлышка, завинтил крышку на фляжке и вздохнул: – Амброзия, на хрен! Пища богов!
Арти с опаской отпил из стакана через соломинку и скривился:
– С таким представлением об удовольствии неудивительно, что у вас есть потребность в религии.
Цыпа закрыл журнал, поднялся на ноги, потянулся, зевнул и повернулся ко мне. Я тревожно уставилась на него. Он подмигнул.
– Спокойной ночи, – произнес он, обращаясь ко всем сразу.
– Утром займешься мисс Зегг? Я ей обещал, – сказал Арти.
Цыпа кивнул, шагнул к Арти, обнял его за шею и поцеловал в гладкую щеку. Потом он ушел. Когда за ним закрылась дверь, моя кепка сама собой съехала на нос и тут же вернулась на место.
Вот и все. Я ничего не почувствовала. Но сразу поверила. Мне не хотелось идти домой. Хорошо бы остаться у Арти, смотреть на него, слушать, что он говорит. Я знала, что они будут беседовать еще долго, пока фляжка Сандерсона не опустеет, а черное небо не нальется зеленоватым предрассветным свечением. Но мне нужно было забраться в свой шкафчик под раковиной и проникнуться свершившимся чудом. И я пошла домой.
Вот так все и случилось, Миранда. Так ты была зачата. И пусть у тебя не возникает сомнений, что тебя зачинали в любви. Твой отец в те мгновения был счастлив, насколько вообще был способен к счастью. Твой дядя Цыпа с удовольствием выполнил эту работу, радуясь, что у него получается. А я – юная семнадцатилетняя карлица с раскрасневшимися щеками, зардевшимся горбом и сияющими розовыми глазами, – я была вне себя от восторга и гордости. Пойми, Миранда, ты задумывалась как подарок твоему отцу, как живая любовь к Артуро. И это не самая плохая причина для твоего появления на свет.
Через одиннадцать дней у близняшек родился Мампо. Роды были долгими, двадцать шесть часов, и непростыми. Принимал роды Цыпа, мама с папой ему помогали. Меня в фургон не пустили. Я просидела с Арти всю ночь и почти весь следующий день. Его мутило от страха. Мне самой было дурно. В интеркоме непрестанно жужжали артурианцы. Я отвечала на вызовы и вежливо отправляла звонивших куда подальше. Мисс Зегг, гордо носившая свою повязку – достоинством в один мизинчик на ноге, – дважды ломилась к Арти с пачкой бумаг, но я прогнала ее прочь. Арти ничего не ел. Заставил меня играть с ним в шашки, и мы играли часами, партию за партией. Он побил меня раз пятьдесят, и мы играли бы дальше – до посинения, – но я случайно выиграла одну партию, а он разъярился и сбросил доску со стола. Затем оставил меня в гостиной, а сам заперся в спальне.
Арти вышел только тогда, когда наконец пришел папа с радостными новостями. Мальчик. Двадцать шесть фунтов, пять унций
[2]. Матери чувствуют себя хорошо.
Папа как будто помолодел. Его глаза горели, усы щетинились гордо и мощно, что, как он любил повторять, «в принципе, одно и то же, только гордость не выключает свет, а мощь справляется и в темноте».
– Двадцать шесть фунтов?
– Думали, что близнецы будут, да? – рассмеялся папа. – Маленький толстячок! От природы! Двадцать футов младенческой красоты и двадцать шесть фунтов живого веса! Что скажешь, дядюшка? Щеки, как у политика! Десять подбородков прямо с рождения! А наша Ифи раз взглянула и говорит: «Мампо». Назвала его так, понимаете? Лил положила младенца Ифи на грудь, и та едва не задохнулась. Дышать не могла, вот какой он тяжелый. Надо пойти сказать Хорсту, а то он второй день напивается, не просыхая, потому что волнуется. – До этого папа стоял в дверях, но теперь зашел внутрь и сообщил нам, доверительно понизив голос, чтобы никто не подслушал снаружи: – А Цыпа-то, Цыпа какой молодец! Я сам давно бы схватился за нож при таких долгих родах. Перепугался до смерти, младенец-то прямо великан. А Цыпа нисколечко не испугался. Он закачивал туда воздух, не спрашивайте меня как. Ребенок был там, внутри, и спокойно дышал. Ах, этот Цыпа, клянусь волосатой мошонкой пророка! – Он выскочил наружу и помчался по лагерю, выкрикивая всем встречным: – Мальчик… Все хорошо… Хорошо… Мальчик! Да! Клянусь сочными сиськами Девы Марии! Я стал дедом!
Арти словно окаменел. Он сидел в коляске и смотрел в одну точку, куда-то наружу сквозь открытую дверь. К нам направлялась мисс Зегг с папкой-планшетом в руках.
– Гони ее к черту! – велел мне Арти. Он выглядел странно опустошенным и даже немного подавленным. – А потом принеси мне ребенка, ага?
– Зачем? – Мне вдруг стало страшно.
– Просто хочу на него посмотреть! – Арти быстро взглянул на меня.
Он развернул коляску и скрылся в спальне. Кажется, я его сильно обидела. Я попыталась почувствовать маленького у себя в животе. Ничего не почувствовала. Но он там есть, он уже есть. Я искуплю свою вину.
