Из дневника Норвала Сандерсона:
«Ночью, пока они спали, он прошел среди них, и собрал их мечи и щиты, и свалил их в придорожной канаве. Он связал их по рукам и ногам, пока они спали и видели сны. Они пробудились, уложенные рядами на телеге мертвецов, и первое, что открылось их взорам, – их вождь, распятый на колесе, из многих ран его кровь проливалась на землю…»
Так и должны совершаться перевороты и противодействия переворотам – тихо, быстро, и чтобы страдали только виновные. Надо отдать должное юному Артуро. Из него получился бы выдающийся генерал армии Конфедеративных Штатов. Прошлой ночью он промчался, как ураган, через лагерь артурианцев, помечая галочками имена в списке «неблагонадежных». Семьдесят человек покинули лагерь, получив чек на возвращенную сумму, исходя из размера их вступительных взносов. Они уехали в ночь, недовольно ворча, в своих микроавтобусах и фургонах. Но если у них есть хоть капля мозгов, они должны понимать, что еще очень легко отделались.
Если бы я не видел этот исход своими глазами, у меня могли бы появиться вопросы. Впрочем, можно не сомневаться, все равно поползут слухи, будто Арти был не слишком разборчив в средствах – что к недовольным применяли силу, вплоть до смертоубийства. Повторюсь, я и сам мог бы подумать, что так все и происходило, если бы не видел своими глазами. На лицах изгнанных не было страха, лишь досада. На выезде из лагеря мисс Зегг раздавала конверты с чеками на возвращенные взносы, Арти сидел в коляске у административного офиса – жилого прицепа, установленного на кузове зеленого пикапа, – и наблюдал. Один из охранников находился при нем постоянно, остальные носились туда-сюда, выполняя его поручения. Все прошло упорядоченно и пристойно. Когда я подошел, Арти сдержанно меня поприветствовал.
– Вот, Норвал, подавляю мятеж, – произнес он.
– А как же верховная жрица? Не подымает сопротивление? – поинтересовался я.
Вряд ли добрая докторша сдастся так просто, даже лишившись своей маленькой армии. У нее оставалось самое действенное оружие: ее единоличная хирургическая забастовка.
– О докторе Филлис уже позаботились, – ответил Арти.
К нему подбежал охранник, сообщил: «Это все!» – и Арти отправился в операционную. Я пошел с ним, но мне пришлось ждать снаружи вместе с охранником и пустой коляской, пока Арти был наверху. Эдди, охранник, уселся в коляску Арти и задремал. Мне надоело стоять и слушать, как гудит генератор хирургического фургона, и я двинулся домой, мысленно составляя красочный репортаж об искоренении Великой лоботомической ереси. Судьбу доктора Филлис я узнал только следующим утром.
С утра пораньше я отправился в лагерь артурианцев и увидел, что дыры, оставшиеся в рядах их жилищ, уже затянулись. Бреши на тех местах, где раньше стояли фургоны, палатки и автомобили отбывших раскольников, сразу привлекали бы к себе внимание, как дырка на месте выпавшего зуба, но брешей не было. Мисс Зегг просто прошлась по рядам и распорядилась, чтобы все переставили свои машины. Не обошлось и без драки, когда кто-то из новообращенных дал задний ход и впилился своим «Фольксвагеном» в коляску одного из «Харлеев». Другие артурианцы быстренько усмирили разъяренных владельцев «Харлея», подавив их числом, и остаток утра прошел в идеальной гармонии под восторженный шепоток: «Да, Артуро страшен в гневе!», «Выпер их, и поделом», «На самом деле, так даже лучше. Слишком они были дерзкие и заносчивые. Мешали моему П. У. Ч.», «Да таким, как они, все и везде будет плохо», «Пусть кочевряжатся где-нибудь в другом месте…»
Около полудня мисс Зегг обошла лагерь и сообщила, что ровно в час дня Водяной человек проведет особую службу. Все сразу засуетились и, покрикивая на нерасторопных новичков, бросились менять повязки, желая предстать пред очи Артуро в чистых бинтах.
Служба была короткой, допускались только Допущенные. Арти ворвался в аквариум под грохот «Полета валькирий» в динамиках и рев мощной струи пузырьков. Для этого случая он решил натереться особо блестящим маслом и подсветить воду ярко-розовыми прожекторами. Он не говорил, а скорее начитывал ритмичным речитативом:
– Она нам служила – она служила нам всем, – теперь мы служим ей.
Почетный караул из однопалых новообращенных вывез на сцену больничную каталку, на которой лежала доктор Филлис – то, что осталось от доктора Филлис, – укрытая белым атласным покрывалом. Цыпа шел следом за ними. Каталку остановили перед аквариумом Арти, и как только на нее упал ослепительно белый луч прожектора, Цыпа шагнул вперед и откинул покрывало.
Толпа ампутантов не сразу сообразила, кто лежит на каталке, перетянутый веревками, словно окорок. Без маски. Без шапочки. Узнать ее можно было лишь по очкам, поблескивавшим над закрытыми глазами. Ко лбу прилипла влажная прядь коротких сероватых волос. Женщина на каталке все еще пребывала в отключке. Конкретно сейчас эти очки были нужны ей не больше, чем туфли – уже навсегда, – но Арти, хитрая бестия, знал: толпе надобен опознавательный знак. Он дождался, пока шатер не наполнился глухим рокотом голосов. Наконец кто-то из первого ряда выкрикнул: «Доктор Филлис!» – и зал взорвался криками, подобными грохоту канонады.
Когда крики смолкли, призрачный голос Арти из сверкающего аквариума над каталкой представил собравшимся преемника доктора Филлис.
– Подмастерье – ученик – ассистент. Теперь он нашел свое предназначение, совершив первую самостоятельную операцию – акт наивысшего служения своей наставнице.
Цыпа был очарователен – раскрасневшийся от смущения, сплошь румянец и золото, – он стеснительно поклонился залу в буре аплодисментов. Артурианцы обожают его. Они просто в восторге, что он стал хирургом.
Глава 24
Собирай его крики в златые чаши
Я думала, Цыпа расстроится из-за доктора Филлис, но он меня удивил. Во время самой операции он был спокоен и деловит, а после впал в легкое ностальгическое настроение. Не отходил от нее ни на шаг, пока ее не увезла «Скорая». Докторшу отправили в артурианский пансионат близ Спокана. Став полноправным, востребованным хирургом, Цыпа расцвел, как сказала бы мама. Арти утверждал, что нисколечко не удивлен.
– Сразу все было понятно с этой его показушной стеснительностью. Малыш хотел выступать перед публикой.
И выступил он грандиозно. Артурианцы обожали его и называли своим сокровищем. В свой одиннадцатый день рождения Цыпа провел в операционной пятнадцать часов подряд. В день, когда было объявлено о его назначении, он побеседовал со старшей медсестрой и покорил эту суровую, холодную женщину сразу и навсегда. Она прониклась к нему безоговорочным уважением и стала его верным псом и восторженной почитательницей. Ее совершенно не волновала судьба доктора Филлис.
Артурианцы докучали Цыпе постоянно. Мне было смешно наблюдать, как какой-нибудь патриарх в инвалидной коляске мчался, как сумасшедший, вдогонку за босоногим, взъерошенным мальчишкой в пыльном комбинезоне или как двое крутых дедов-байкеров взгромождались на дышло прицепа трейлера, чтобы этому щуплому низкорослому пареньку было удобнее заглядывать в их большие, ноздреватые уши или оттягивать им веки и рассматривать карту лопнувших сосудов в налитых кровью глазах.
