Что отвечают опрошенные:
Ал Биневски: «Просто визуальное единообразие как форменная одежда. Рыжий цвет – яркий, веселый, создает радостное настроение. И посетители сразу же отличают работниц цирка по цвету волос».
Хрустальная Лил: «Ал всегда питал слабость к этому цвету волос. Его мать была рыжей. И в толпе наших девочек хорошо видно».
Олимпия: «Они всегда рыжие. Я не знаю почему».
Одна из рыжих: «Кто-то говорил мне, что Ал, наш босс, ненавидит рыжеволосых женщин, и Хрустальная Лил позаботилась о том, чтобы он не ухлестывал за сотрудницами. Поэтому нас заставляют краситься в этот ужасный пламенно-рыжий цвет. На самом деле я натуральная медовая блондинка. Это видно по моей коже. У меня нет ни единой веснушки».
«Правда – это всегда оскорбление или шутка. Ложь обычно изящнее и тоньше. Мы ее любим. Природа лжи – доставлять удовольствие. Правда не озабочена чьим-то удобством».
Артуро Биневски в беседе с Н. С.
«Я чувствую ужас нормальности. Все эти наивные простаки охвачены ужасом от своей собственной заурядности. Они готовы на все, чтобы выделиться из толпы».
Артуро Биневски в беседе с Н. С.
Выдержки из разговора с Лиллиан Биневски – матерью Артуро, – записанного на пленку без ведома собеседника:
Конечно, помню, мистер Сандерсон. Все началось с открытки от моей мамы. Я забыла, какой был праздник. Может, Пасха. Милая открытка, с маленьким стихотворением. Арти всегда общался с публикой, с тех пор как выучился говорить, но когда увидел эту открытку и прочитал стишок… ему тогда было лет шесть… он посмотрел на меня своим сосредоточенным, умненьким взглядом и сказал: «Нормальные это проглотят, Лил». Он называл меня Лил, как его папа. И в тот же вечер, на последнем выступлении, ближе к концу, когда Арти уже подплыл к краю, он улыбнулся залу и прочитал тот стишок. Публике понравилось. Зал взорвался аплодисментами. С тех пор в каждом городе, где мы бывали, я скупала открытки для Арти. Но не любые открытки. Он был очень разборчивым! И всегда выбирал именно то, что понравится публике. Арти знал своего зрителя.
Часто я приходила посмотреть его выступления, и он заставлял плакать даже меня. Арти такой умница, с юных лет.
Погодите! Конечно! Как я могу забыть?! Тот кошмарный городок на побережье. В Орегоне. Как раз перед рождением Цыпы. Это было ужасно, дети так испугались… В нас стрелял какой-то сумасшедший. Вы не представляете, как страшно осознавать, что в мире есть люди, которые при виде твоих детей первым делом хватаются за ружье. После того случая Арти замкнулся в себе. На сцене он оставался прежним, а за кулисами… Стал таким тихим. Цыпа тогда только родился и полностью поглотил все наше время. Да, Цыпа перевернул нашу жизнь.
У меня начались проблемы с зубами. Цыпе было тогда месяца три-четыре, мы гастролировали в Оклахоме. Так получилось, что на неделю мы пересеклись в одном городе с зубным лекарем, который лечил силой веры. Он переманивал к себе нашу публику. Парк развлечений пустовал каждый вечер, пока не заканчивались сеансы целительства. Потом люди приходили к нам, но как-то вяло. Этот лекарь вытягивал из них все силы. После его сеансов они возвращались домой и тупо таращились в стену. На третий день нам надоело смотреть на пустые шатры. У меня опять разболелись зубы, и я решила пойти на сеанс этого доктора… забыла, как его звали. Он снимал целый аукционный зал, в старом амбаре на окраине городка.
Арти закончил свои представления. Было всего восемь часов вечера, но на дневном представлении к нему пришло только семь человек, и мы отменили вечернее выступление, решив, что при таком положении дел не окупится даже бензин для генератора освещения. Поэтому Арти уселся в коляску и поехал со мной. Разумеется, я взяла телохранителей. Мы и вздоха не делали без охраны. Это были два брата, крупные парни, которые бросили колледж. Забыла их имена. Хорошие мальчики. Один из них хотел работать у нас гиком. В то время нас донимали какие-то активистки из женского клуба, выступавшие против жестокого обращения с курами. Но это были противные белые леггорны. Совершенно безмозглые. Я никогда не отдала бы гикам плимутроков или красных род-айлендов. Я люблю красных род-айлендов. Самая лучшая порода. У них есть характер. Мы использовали и индюшек, но они еще глупее, чем леггорны. Альбиносы, с сине-красными бородками. Ал хотел брать индюшек, поскольку они крупнее. Их лучше видно из зала. И они были белые. Альбиносы. Прекрасно смотрелись в свете прожекторов, и кровь блестела так ярко. Так, теперь я вспоминаю… тот мальчик был у нас гиком. Поэтому он пошел с нами. Сломал зуб об индюшачью шею. У них кости больше и крепче куриных. Он был младшим из братьев. Бросил учебу в Йельском университете, упросил Ала взять его в цирк. Старший брат приехал, чтобы уговорить его вернуться в университет. В результате остались оба, как это всегда и бывает с мальчиками их возраста. Особенно с чистыми, приличными мальчиками из хороших семей.
Им всем хотелось раздеться до пояса и изваляться в крови и грязи на арене в гиковском шатре, гоняться за птицами и рвать их в клочья. Да, можно сказать, это самый короткий и быстрый путь. Чтобы научиться чему-то в цирке, надо приложить много усилий. Но эти мальчишки, они были такие смешные. С удовольствием выполняли свою работу. И тот мальчик… Как его звали? Не помню. Он был хорош. Длинные светлые волосы, маленькая бородка. Он зарывался лицом в развороченные тушки, а потом запрокидывал голову, скалился в зал, и с его бороды капала кровь. Да, у него был стиль. Но он сломал зуб. Слишком увлекся, я бы сказала.
Бедный Арти был так подавлен после выстрела на стоянке, и я подумала, если он сходит со мной, это немного развлечет его. И мы с ним будем вдвоем. Он всегда расцветает, когда внимание сосредоточено только на нем. Да, он такой, наш Арти.
В общем, мы вышли. Один из братьев толкал коляску Арти, я шла с одной стороны от него, второй брат – с другой. До главной улицы было рукой подать. Маленький городок, вокруг – фермерские поля. Могу спросить Ала, как он назывался. Ал должен помнить. Но вы сами знаете эти крошечные городки посреди прерий. Дома с облупившейся краской, дворы с чахлой травой, больше похожие на пустыри. Ветер все выдувает. Однако люди хорошие, добрые. Идти было недалеко, всего пару кварталов. Теплый летний вечер, почти весь город собрался на представлении дантиста. Помню, тот мальчик, который гик, все смеялся – мы как-то не верили в стоматологию силой молитв, – мол, он очень надеется на чудесное исцеление, потому что его отец взбеленился, узнав, что он бросил учебу, и аннулировал его медицинскую страховку, зубоврачебную в том числе.
Мне всегда нравился запах коровника. Молоко, сено, навоз. Мы нашли тот амбар по скоплению мух. И по скоплению народа.
У дантиста был хор из десяти мальчиков. Чистые, звонкие, высокие голоса неземной красоты. Напомните мне потом, чтобы я вам поставила кассету, как близняшки поют детскими голосами. С приходом месячных у них появилось тремоло, голоса поменялись. Они и сейчас хороши, но в них нет былой чистоты. Арти до сих пор может петь детским голосом, если захочет, а вот у Оли голос всегда был взрослым, буквально с рождения. Когда она плакала, требуя грудь, это было уже полноценное контральто. У Цыпы голос еще не ломался. Я иногда слышу, как он поет в душе, и мне кажется, будто ему года три, и мне надо войти к нему и проверить, не пьет ли он нашатырный спирт или что-нибудь подобное. Странно, что у девочек голоса поменялись, а у мальчиков нет.
