Выдавая себя за обращенного, Норвал нисколько не изменил свои прежние привычки. Также в нем не наблюдалось даже намека на трепетное благоговение. Он по-прежнему усмехался, проявлял любопытство, делал записи и расспрашивал все, что движется и умеет говорить. Однако именно Норвал придумал будку Трансцендентального опарыша. Арти рассмеялся и дал добро. Таким образом, у Сандерсона появился скромный доход, и его маленький бизнес позволял ему держаться поближе к Арти. Будка была совсем крошечной, но стояла на видном месте между шатрами Арти и мушиного ковбоя. Это простенькое предприятие оказалось неожиданно популярным. Сандерсон забирал у доктора Филлис ампутированные части тел, нарезал их на маленькие кусочки и раскладывал по банкам объемом в полпинты. Ферма опарышей не требовала практически никаких трудозатрат. Сандерсон развешивал на улице на крюках ампутированные беспалые кисти и стопы и оставлял их на несколько дней, а потом собирал личинки. Один опарыш с запасом гарантированно освященной пищи на весь срок жизни стоил пять долларов. Если личинки превращались в мух прежде, чем Сандерсон успевал продать их, мухи переходили к мушиному ковбою по доллару за дюжину.
Каковы бы ни были его намерения, Сандерсон остался с нами. Он сменил твид на саржу. Сдружился с Си-Би Фордом. За два года расстался всего с четырьмя пальцами – по два на каждой ноге, – и каждый свой палец добросовестно закатал в банку с опарышем и продал по обычной цене.
Глава 17
Попкорновый сутенер
В тот вечер за ужином близняшки считали маленькие помидорки в салатах друг друга, и папа вдруг объявил, что теперь у них будет свой собственный, отдельный фургон, «как у Арти». Лил пришла в ужас. Им всего восемнадцать, они еще маленькие, чтобы жить отдельно от папы с мамой, даже если их фургон будет стоять рядом с родительским. Огнеглотатели проникнут к ним под покровом ночи, изнасилуют и все такое. Лил отчего-то ужасно боялась огнеглотателей и шпагоглотателей. При одной только мысли о беззащитных близняшках во власти этих коварных чудовищ ее бросало в жар.
– Когда они были еще совсем крошками, и пытались отползти друг от друга, и путались в собственных ногах и руках, я сказала себе: «Будь проклят тот, кто отберет их у меня!»
Ифи испуганно заморгала, но Элли была абсолютно спокойна.
– Ладно, мы переедем, – произнесла она. – Я знаю, это идея Арти. Он что-то задумал. Но мы все равно переедем.
Близнецы заказали по почте ковры, обои цвета морской волны, голубые шторы на окна, мебель и блестящую ванну изумрудного цвета. Свою спальню с огромной кроватью они обставили в приглушенных розовых тонах.
В честь моего пятнадцатилетия мама переселила меня в старую комнату близнецов в семейном фургоне. Иногда я там сидела, однако спать продолжала в шкафчике под кухонной раковиной, потому что большая, открытая кровать пугала меня и казалась такой же пустой и огромной, как равнины Техаса.
Теперь близнецы жили отдельно, но на завтрак, обед и ужин приходили за общий стол в семейном фургоне.
– Видишь, Лил, – однажды вечером сказал папа, когда близняшки сидели на полу в гостиной и наматывали на маленькие картонки мамины нитки для вышивания, – они как будто и не переехали.
– Кто переехал? – удивилась мама.
Элли схватила меня за рукав и посмотрела своим выразительным взглядом «сделай, как я говорю, а не то…».
– Оли, не в службу, а в дружбу.
Ифи ласково взяла меня за свободную руку и проговорила с отчаянием:
– Нет, Оли, не надо! Я не хочу!
– Что надо сделать? – Я почему-то разволновалась.
Элли протянула мне белый конверт:
– Отнеси его к судейской трибуне.
Ифи попыталась отобрать у нее конверт, но не смогла дотянуться.
– Элли, я с тобой поссорюсь! Совсем поссорюсь! Перестану с тобой разговаривать!
– Передай одному из судей. Его зовут Димер, – продолжила Элли, отмахиваясь от Ифи. Она вложила конверт мне в руку. – Ты его сразу узнаешь. Он очень высокий и почти полностью лысый. У него на пиджаке карточка с именем. Отдай ему конверт и беги прочь. Ничего ему не говори. Не дожидайся ответа.
Ифи закрыла лицо руками. У нее побелели ногти. Она не плакала, просто пряталась. Я стояла, сжимая в руке конверт, и смотрела на длинные, тонкие пальцы Ифи, закрывавшие все лицо.
Я прошла через парк аттракционов и сквозь дым барбекю на лужайке для пикников, начинавшейся сразу за парком, где ряды легких раскладных стульев трещали под толстозадыми зрителями, собравшимися посмотреть коронацию Мисс Маслобойни, или Сыроварни, или чего-то еще.
Я действительно сразу узнала этого человека на судейской трибуне. Совсем молодой, хоть и лысый. С виду – школьный учитель литературы. Он стоял рядом с тремя толстыми тетками и пожилым коротышкой с огромным пузом, который что-то кричал в микрофон. Я обошла трибуну и поднялась по лесенке, оцарапав локоть об искривленную фанерную стенку. Думаю, меня было не видно со стороны зрителей. Шагнула к этому Димеру, прикоснулась к его бледной влажной руке, увидела, как ко мне обернулось длинное лицо с удивленно распахнутыми глазами. Я вложила конверт ему в руку, развернулась и бросилась прочь со всех ног.
Я увидела этого худого высокого человека еще один раз, в лунном свете у фургона близняшек, в три часа ночи. Я наблюдала за дверью Арти, и вдруг дверь близняшек открылась, и я заметила, как он выходит наружу. Он был в том же костюме, что и днем. Выглядел он усталым. Дверь за ним тихо закрылась. Я застыла на месте, мысли вихрем неслись в голове. Значит, в том конверте было приглашение. Ух ты! Когда у меня будет свой жилой фургон, ко мне тоже станут ходить нормальные парни.
Иногда мне кажется, что мировоззрение Биневски задержало в развитии мою способность взаимодействовать с внешним миром. Мы были очень близки как семья. Держались друг друга и не нуждались больше ни в ком. Наши контакты с нормальными за пределами цирка были краткими и отрывочными – обрывки нечаянно подслушанных фраз, никак не связанных с нашей жизнью. Люди со стороны представлялись мне не совсем настоящими. Я к ним обращалась исключительно ради того, чтобы завлечь на представления. Как дрессировщик тюленей, я использовала разные интонации, чтобы уговаривать или командовать. Мне даже не приходило в голову, что с ними можно разговаривать по-человечески. Уже теперь, задним числом, мне представляется, что тот человек, вышедший от близняшек, был смущен и расстроен. Но тогда я испугалась, что Элли добилась своего и в результате ее убили.
Он пошел прочь и увидел меня.
– Ты передала записку. – Его голос прозвучал спокойно и ровно, но немного рассеянно, словно он только проснулся. – Это было так странно. – Он кивнул в сторону двери в фургон близняшек. – Кажется, я сделал что-то не то. Так было… нельзя. Одна из них не хотела. Она плакала и царапала меня ногтями. А вторая… вторая хотела.
Он медленно покачал головой, сунул руки в карманы пиджака и двинулась прочь. Я осталась на месте. Стояла и слушала, как затихает эхо его шагов.
