Хорст предавался воспоминаниям о маленьком городке здесь, в Техасе, Дайм-Боксе, и о прелестях старого района, какие, с его точки зрения, сводились к широким и крепким бедрам некоей Роксаны Тьюбери, владелицы мастерской по ремонту мотоциклов. Знойной женщины, не боявшейся мужчин, от волос на груди которых ощутимо несет дикими кошками.
Как всегда, перед завтраком папа выдал всем порцию горькой, невероятно противной тонизирующей микстуры.
– Зимнее солнце слабосильное и не дает подзарядки. Поэтому вы все такие вареные.
Хорст маячил у двери в ожидании своей тайной ложки фирменного благотворного бальзама Биневски.
– Только не говори доктору Филлис, – пробормотал папа, доставая бутылку живительного снадобья.
– Роксана Тьюбери ездит на мотоцикле с ножным стартером. – Хорст снова пустился в воспоминания. – Бедра у этой женщины крепкие, мощные, как и смех. А при правильном ветре ее смех слышен аж в Арканзасе. Она носит крошечный кожаный топик триста шестьдесят пять дней в году.
Папа прервал романтические излияния Хорста, сунув ему под усы большую ложку с бальзамом.
– Жаль, в этом году мы в Дайм-Бокс не заглянем. Хотя ты можешь взять отпуск и метнуться туда на недельку. Потом нас догонишь, когда совсем уморишься со своею Роксаной.
Хорст тяжело сглотнул и свирепо взглянул на Ала:
– Вот прямо так уехать и бросить кошек? Если бы кому-то хватило ума зимовать во Флориде, как пристало порядочным людям, вот тогда, может…
Его прервал колокольный звон. Цыпа и Арти, которые вместе куда-то умчались с утра пораньше, подкатили к фургону с криками:
– Элли! Ифи! Идите сюда!
Морщась и тараща глаза, близняшки выбрались из столовой, где решали арифметические примеры в ожидании завтрака. Мама, забыв о печенье в духовке, тоже выскочила наружу. Я – следом за ней. Папа с Хорстом смеялись, шагая по дорожке из утрамбованной плотной глины к фургону докторши. Арти ехал в коляске и держал на коленях магнитофон, который на полной громкости проигрывал запись колокольного звона. Другие обитатели лагеря тоже высыпали наружу и присоединились к нашей процессии: рыжеволосые девчонки, разнорабочие и остальные. Тусклое зимнее солнце светило нам в спину, серый пасмурный свет разливался по лагерю. Мы приблизились к перевозке для лошадей, стоявшей рядом с сияющим белым фургоном докторши.
Арти остановился, Ифи вцепилась в его плечо. Цыпа шагнул вперед. Из перевозки донесся шорох, а потом гнедая лошадь в морозной наледи седины высунула голову наружу и спустилась на землю, гарцуя по наклонной доске. Грива заплетена в косички с синими лентами. Веки нервно подергиваются. Мы все шумно вдохнули, глядя, как лошадь топчется в пыли, коротконогая лошадь, лошадь-бассет, лошадь-такса в разрисованных звездами гольфах, натянутых на копыта. Мы даже не сразу сообразили, что у нее ампутированы все четыре ноги, чуть ниже колен. На культи надеты накладки из плотной резины, а на них – гольфы.
– Вот это да! – воскликнул папа.
Рыжеволосые зааплодировали, а Хорст пронзительно свистнул, отчего старая лошадь прижала уши. Арти расплылся в улыбке и поклонился, сидя в коляске. Цыпа не сводил глаз с лошади. Докторша так и не вышла.
Мы обступили испуганную, нервно прядущую ушами лошадь. Всем хотелось погладить ее, рассмотреть культи в звездчатых носках, одобрительно глянуть на хвост, подвязанный синей лентой, чтобы не волочился по земле. Цыпа, державший веревку, привязанную к недоуздку, не отходил от лошади ни на шаг. Близняшки тоже погладили перепуганное животное по дрожащим бокам. Арти объявил, что, хотя и с опозданием, это его подарок им на день рождения.
– Спасибо, Арти! – воскликнули они в один голос.
Папа пел дифирамбы мастерству доктора Филлис. Мама хлопнула себя по лбу и с криком: «Печенье!» – бросилась обратно к нашему фургону. Небольшая толпа начала расходиться.
Цыпа слегка разжал пальцы, чуть ослабив веревку. Лошадь потянулась к пучку чахлой серо-зеленой травы рядом с колесом фургона и ударилась подбородком о землю, потому что, наверное, еще не привыкла к своему новому низкому росту. Арти откинулся на спинку коляски и с беспокойством взглянул на Ифи:
– Ты рада?
Элли наблюдала, как лошадь опасливо топчется на своих укороченных ногах. Ифи с шумом втянула воздух и постучала Арти по плечу.
– Арти, с ней все хорошо? Ей не больно?
– Нет, ей не больно. Совсем не больно, – быстро проговорил Цыпа.
Я вдруг подумала, что, может, это Цыпа помогает лошади держаться на ногах и не дает ей упасть. Элли обернулась к нам, и я испугалась. Она казалась не просто взрослой, а старой. Словно провалилась в какую-то темную яму у себя в голове. Элли смотрела на меня и Арти, но видела что-то иное.
– Значит, вот как оно будет, – промолвила она. Ее голос был сухим, как песок, протянувшийся до самого края печального неба.
Близняшки старались держаться подальше от Фрости, хотя Арти настойчиво приглашал их «проведать свою питомицу». О лошади заботился Цыпа. Она, наверное, окочурилась бы от ужаса, проснувшись после наркоза и обнаружив, что у нее нет половины ног, если бы не поддержка – во всех смыслах слова – Цыпы. Я не знаю, как все происходило. Действительно ли Цыпа заставлял сердце лошади биться вопреки ее собственной воле? Но каждое утро он проводил с Фрости несколько минут, ласково понуждая ее продержаться еще один день.
Я не знаю, чему доктор Филлис учила Цыпу. Но он ходил к ней каждый день, и далеко не всегда эти походы ограничивались выносом мусора. Когда я приставала к нему с расспросами, он каждый раз отвечал:
– Она меня учит, как избавлять всех от боли.
Цыпа стал проводить много времени с Арти, который внезапно преобразился из опасного врага в любящего старшего брата. Он разрешал Цыпе его обслуживать – подобной милостью Арти одаривал щедро. Подробно расспрашивал Цыпу всякий раз, когда тот возвращался от докторши. Цыпа являлся его тайным агентом, лазутчиком в ранее неприступном лагере доктора Филлис. Хитрый ход, если учесть, что докторша не пускала к себе никого, кроме Цыпы. Но я за него беспокоилась. Это было опасно.
– А если она вдруг решит разрезать его на куски, чтобы посмотреть, как он устроен? – спросила я. – Может, она собирается написать про него статью в медицинском журнале и прославиться на весь мир?
– Нет, – возразил Арти. – Она приберегает его для себя. Учит его снимать боль. Она говорит, если бы не Цыпа, эта старая кляча сразу откинула бы копыта после той дозы снотворного, которую ей вкололи. Докторша рассказала ему об участках мозга, распознающих боль, нарисовала схемы, объяснила, как все работает. Она говорит, Цыпа усыпил лошадь, и удерживал ее без сознания, и блокировал болевую чувствительность, так что Фрости вообще ничего не почувствовала. Доктор Филлис считает, что с помощью Цыпы она станет великим хирургом. Зачем ей с кем-то делиться подобным сокровищем? Она знает, что потеряет его, если станет о нем болтать. – Арти замолчал и как-то странно взглянул на меня. Мне показалось, с тревогой. – Может, ей захочется власти над миром, но я, кажется, знаю, как ее удержать. Да, если что, я удержу ее.
