«Она была очень слаба, но в сознании, – пояснил Фелпс. – Сказала, чтобы я ничего не трогал, но вызвал ей «скорую». Сказала, что комната стерильна, и здесь ничего нельзя трогать. Несколько раз повторила. Весь стол был залит кровью. Если судить по тому, что я увидел в зеркалах вокруг стола, ей требовалась неотложная помощь, и я пошел вызывать «скорую».
Полицейский хирург Кевин Горан осмотрел комнату Глинер, когда ее увезли в больницу. «Это была самодельная, но полностью функциональная операционная, – заявил Горан. – Имелся набор хирургических инструментов, необходимых для достаточно сложной полостной операции, и очень грамотная система зеркал, позволяющая провести операцию на собственной брюшной полости».
Врачи, принимавшие Глинер в больнице, сообщили, что девушка пребывала в сознании, говорила связано и разумно, но была обессилена от потери крови. «Шока у нее не было, – сказал доктор Винсент Кораччио, главный хирург больницы Святой Терезы. – Но нас поразили ее хирургические умения. Она провела операцию на собственной брюшной полости и уже зашивала разрез, когда поняла, что силы оставляют ее. Тогда позвала на помощь. Я почти ничего не делал, только зашил внешний разрез. Мастерская, аккуратная работа».
Операцию на себе девушка проводила под местной анестезией. По словам сотрудников больницы, Глинер была уверена, что безымянная тайная организация имплантировала в нее некое устройство с дистанционным управлением. Она разрезала себе живот с целью избавиться от устройства, помещенного рядом с печенью. Ни полиция, проводившая обыск в комнате Глинер в студенческом общежитии, ни врачи в больнице не обнаружили никакого неопознанного устройства».
Вырезка была вклеена в записную книжку Сандерсона. На следующей странице он дописал от руки:
В статье, появившейся через два дня, тот же самый корреспондент сообщил, что руководство университета попыталось связаться с родителями Глинер, и тут обнаружилось, что все данные, записанные в личном деле студентки, были вымышленными. Она не ходила в ту школу, какую указала в анкете. Все представленные ею документы оказались поддельными. В ее якобы родном городе – Гарден-Сити в Канзасе – не нашлось никаких родственников и друзей. Университетское руководство крайне озадачено, особенно если учесть, что Глинер училась блестяще. Профессора говорят, что она была сдержанной и закрытой и не распространялась о своей личной жизни. Также они подтверждают, что Глинер являлась лучшей студенткой на курсе. Однокурсники практически ничего о ней не знают. Она держалась замкнуто и дружбы ни с кем не водила.
Сама Глинер отказывается от общения с журналистами и категорически не желает отвечать на вопросы об операции, сделанной самой себе, и о своем фальшивом прошлом. Ее единственное заявление, переданное через медсестру, обращено к руководству университета. У них нет причин для беспокойства, поскольку она всегда аккуратно вносила плату за обучение.
Глава 11
Кровь, культи и прочие изменения
Близняшкам исполнилось четырнадцать в Беркбернетте, штат Техас, когда там бушевала песчаная буря, красная, как глаза алкаша. Из всех праздников Биневски справляли только дни рождения членов семьи – зато справляли с размахом. Но тот четырнадцатый день рождения близнецов не задался с самого начала. Власти Уичит-Фоллс не разрешили нам дать представление в городе, и мэр – недавно назначенный и тот еще змей – побоялся сказать Алу прямо. Мы узнали об этом, когда на нашу стоянку прибыла полиция и выпроводила нас из города. Ал возмущался и чертыхался всю дорогу до Беркбернетта, следующего городка в расписании гастролей. В Беркбернетте никак не могли решить, пускать нас или нет. Мы встали лагерем у сортировочной станции вблизи городской скотобойни и провели ночь под непрестанный стук нефтяных насосов-качалок.
Нефтяные скважины были повсюду. Землю отдали на откуп ящерицам и пыли, каждый дворик у обветренного домишки в этом унылом местечке отвергал саму мысль о герани и тени ради того, чтобы их обитатели могли и дальше глушить свое виски, плеск которого слышался в шуме нефтяных качалок. Бетонное основание качалки окружал сетчатый забор высотой восемь футов, с колючей проволокой наверху. Качалки стояли на пятачке у круглосуточного винного магазина. На пустыре перед кладбищем. Дюжина прожорливых стальных насекомых присосались к покрытой спекшейся коркой навоза глине на огромном участке пустых загонов, где коровы дожидались, когда их пустят под нож. Сейчас на пастбище, огороженном белым дощатым забором, были лишь нефтяные насосы. Консервный завод закрылся.
За территорией бойни начинался собственно город. Начинался или заканчивался, с какой стороны посмотреть. Продуваемое всеми ветрами нагромождение домишек, льнущих друг к другу посреди голых, бессмысленных и безликих равнин Техаса.
Близняшки рассорились сразу, как только проснулись. Через тонкую стену я слышала резкий шепот Элли. Потом – голос Ифи, не умевшей говорить шепотом:
– Не лучше тебя. Это совсем другое, Элли. Пожалуйста. Хотя бы в наш день рождения.
Все те же вечные разногласия. За завтраком Ифи хотела сесть рядом с Артуро. Элли всегда норовила сесть с левой стороны стола, чтобы оказаться между Ифи и Артуром, который всегда сидел на своем стуле, сделанном на заказ под его нестандартную фигуру. Элли бесило, как Ифи хихикает, расположившись рядом с Артуро. А ему было безразлично, кто из близняшек окажется ближе к нему. За столом ему помогала я.
Я выбралась из своего шкафчика под раковиной и на цыпочках прошла в туалет. Элли сердито ворчала. Похоже, она поддалась на уговоры Ифи. В прошлом году, на день рождения Арти, Ифи тоже удалось уговорить Элли, и та потом дулась весь день. Зато Ифи сияла улыбкой за двоих. Меня это пугало. Я посмотрела в зеркало, пытаясь заметить страх у себя в глазах. Он был внутри и невидим.
Арти, конечно, захочет, чтобы мясо ему резала Ифи, не я.
Со скрипом открылись ставни в комнате близнецов. Они произнесли в один голос:
– Лошадка!
А затем в один вздох:
– Бедняжка!
Они оставили дверь фургона открытой. Когда я вышла наружу, они стояли на нижней перекладине дощатого забора и смотрели на ту сторону.
– С днем рождения! – произнесла я и обняла их длинные стройные ноги. Потом их руки подхватили меня, потащили вверх и поставили на верхнюю перекладину, чтобы я смогла заглянуть через забор.
Ифи сказала:
– Держи ее! – И рука Элли подперла мой горб.
– Он больной, – промолвила Ифи, считавшая всех незнакомых животных мальчиками.
– Она старая, – заявила Элли, считавшая всех животных девочками, пока не доказано иное.
Когда-то лошадь была гнедой, но теперь ее шерсть покрылась белесым налетом седины. Голова на тощей, усталой шее клонилась к земле. Уши безвольно свисают. Глаза полузакрыты. Ребра торчат, позвонки на спине выпирают. Длинный хвост волочится по земле.
– Ноги! – воскликнули близнецы.
Мне показалось, будто лошадь спит, но я ошиблась. Она сделала полшага вперед. Задняя нога медленно поднялась из черной грязи, покрывавшей копыта по самые щетки. Лошадь поджала поднятую заднюю ногу. Длинное копыто загибалось вперед, как человеческий ботинок, стоптанный с внутренней стороны. Лошадиные ноги, испачканные в грязи, выгибались под странным углом.
