– Больше никогда так не делайте! Нельзя драться друг с другом! – в отчаянии твердили родители, как заклинание. Близнецы не желали рассказывать, из-за чего повздорили.
В тот день Цыпа помогал мне очищать туалетные баки. Мы оба угрюмо молчали, наблюдая за счетчиком на насосе, который выкачивал содержимое туалетного бака в нашем фургоне и переливал все в цистерну. Я никак не могла перестать думать о том, что увидела, когда Цыпа открыл дверь в комнату близняшек. Они выглядели как человек… как два человека, которые себя ненавидят.
– Они вечно ссорятся, – произнесла я.
Цыпа кивнул, не сводя глаз со стрелки на счетчике.
– Но они действительно пытались сделать друг другу больно.
Он опустил голову, и его подбородок едва не касался груди. Шея была тонкой и золотистой. Голова казалась слишком большой для таких худеньких плеч. Я смотрела на него, и боль пронзила мне сердце, словно в него воткнули нож для колки льда. Он был очень красивым.
– Из-за чего они подрались, интересно? – пробормотала я.
Цыпа вздохнул и покачал головой.
– Ифи произнесла его имя во сне, – сказал он.
На обед Лил приготовила курицу в соусе «Али-Баба и сорок разбойников». Мы уже уселись за стол в ожидании, когда звякнет таймер духовки. Лил растирала руки лимонным соком, чтобы избавиться от запаха чеснока. Близнецы были чем-то взволнованы и тихонько шептались друг с другом. Ал рассказывал о давнем администраторе парка аттракционов, который сбежал из цирка лет двадцать назад. И вот сегодня он объявился и спросил, не найдется ли для него работы.
– Вот же черт, Лил! Он выглядит словно восьмидесятилетний старик! Словно побывал в могиле и она выплюнула его обратно. С брезгливым отвращением!
Лил поцокала языком над своими руками в лимонном соке. Арти пристально наблюдал за близняшками. Мы с Цыпой сидели, прижавшись к папе с двух сторон, и впитывали его тепло.
Лил уже доставала курицу из духовки, когда Ифи наконец объявила во всеуслышание:
– Мы придумали новый номер для нашего выступления!
Это была их коронная хитрость. Ифи всегда говорила за них обеих, если существовала вероятность получить отрицательный ответ. Отказать Ифи было непросто, ни для кого.
– Мы запрыгнем на пианино, сделаем сальто и полетим в воздухе над зрительным залом! Сделаем круг и вернемся на место, пока пианино играет само! Здорово, правда? Мы уже тренировались сегодня утром! Пусть будет розовый общий свет. И три розовых луча, которые высветят нас в воздухе. Папа, пожалуйста, можно мы сделаем этот номер? Цыпа справится без труда. Он выучил музыку. За два занятия! Все занимает ровно полторы минуты. Это будет финал выступления. Он может к нам забегать за пять минут до конца и стоять за ширмой. И уже через пять минут он свободен! Папа, пожалуйста. Мама? После обеда мы вам покажем. Вам понравится, правда!
Цыпа прятал лицо за рукой Ала. Арти смотрел на большую ложку в руке Лил, которая раскладывала куски курицы по тарелкам.
Отец рассмеялся:
– Вот это картина! Публику просто расплющит! Что скажешь, Хрустальная Лил? Умные у нас девчонки?
– Они полетят, – пробормотала мама. – Боже мой.
Щеки Элли пылали от возбуждения. Ее взгляд, полный надежды и страха, впился в Арти, который не сказал ни слова. Он легонько раскачивался на стуле и, казалось, не интересовался ничем, кроме еды, прираставшей у него на тарелке с помощью ложки в тонкой руке у Лил.
Разумеется, номер так и не состоялся. Арти задушил его на корню. Если кто-нибудь из внешнего мира узнает правду – или хотя бы заподозрит, что это не фокус, – нам придется вступить в бой за Цыпу с противником, явно превосходящим по силам. У нас у каждого есть свой дар, и надо действовать в рамках этого дара… Нужно ли играть с огнем? Неужели после того, что Ал сделал для нас, мы ему все испортим? Ифи расстроилась, но проявила готовность понять. Элли предпочла вообще не высказываться.
Наверное, мы выглядели очень мило, мы с близнецами, в голубых платьях под тенистыми яблонями, с большими мисками на коленях, когда сидели все вместе и лущили горох в летний послеполуденный час. Однако яблоки на деревьях были дряблыми и морщинистыми, а под моей панамкой и блестящими волосами близняшек скрывались мозги, изъеденные червями.
– Арти никогда никого не обидит, – истово врала я. – Это все ты, Элли. Ты завидуешь Арти, а он просто заботится о благе семьи.
– Оли, ты сама знаешь, что Цыпа уже давно плавал бы в формалине, если бы Арти решил, что тот грозит отобрать у него корону главной звезды цирка. – Элли лущила горох, яростно разрывая стручки. Горошины градом сыпались в миску. Ифи раскрывала стручки аккуратно, легко и изящно.
– И все-таки Арти считает, что Цыпа может быть нам полезен, – заметила я.
– Ну да, – усмехнулась Элли. – Как раб и рабочая лошадь. Цыпа экономит нам кучу денег. Чтобы установить все шатры, нужно десять здоровых мужчин и пять часов. А Цыпа делает все за час и один. И не требует никакой платы. Погладишь его по головке, он и доволен.
Ифи вздохнула:
– Надо быть добрее, Элли.
Та пробормотала, глядя на свои руки:
– Я просто пытаюсь защитить нас. И тебя, и себя. Арти нас ненавидит. Он эгоист, любит только себя.
– Он не эгоист! Просто ему страшно! Ему всегда страшно, Элли! И ты это знаешь!
Рука Ифи взметнулась, словно в испуге. Как иллюстрация страха Арти. У меня по спине пробежал холодок, и я подумала: «Мне тоже страшно. Потому что я знаю Арти. Я знаю его лучше, чем вы».
– Пусть он станет проповедником. Собирает вокруг себя толпы восторженных почитателей. Пусть хоть лопнет от собственной значимости. Но пусть он оставит в покое и нас, и Цыпу. Так и скажи ему, Оли. Все, неси горох маме!
– Будь добрее, Элли, – умоляюще промолвила я. – Пожалуйста, будь добрее.
– Ладно, – угрожающе пробормотала она. – Если он соберется перерезать вам горло, вы обе даже не станете возражать!
Никто в семье не заметил, как Арти стал «церковью». Это произошло исподволь, постепенно – как прирастали мышцы у него на шее и менялся голос. Просто иногда кто-нибудь из нас вспоминал, что раньше все было не так, как сейчас. Арти не основал церковь, не создал новую религию. В каком-то смысле, он изначально был церковью, как яйцо – это курица, а желудь – дуб.
Элли утверждала, будто со стороны Арти тут явно присутствует злой умысел.
– Он всегда презирал нормальных. Нам с Ифи они нравятся, кроме самодовольных умников и пьяниц. Они по-доброму относятся к нам. Папе публика видится стадом гусей. С ними надо возиться, порой они раздражают, но он их любит, потому что они – его хлеб. Мама, Цыпа – и ты тоже, Оли, – вы трое с ними не сталкиваетесь. Вам не приходится с ними работать. Но Арти их ненавидит. Будь его воля, он бы их всех уничтожил. Как нечего делать. Как поджечь муравейник. Вот она, правда.
