Нам нужна эта уютная глупость взрослых. Даже зная, что это лишь иллюзия, мы все равно плачем и прячемся у них на коленях, как в домике, но говорим только об уроненных в грязь леденцах или потерянных плюшевых медвежатах и получаем себе в утешение новую конфету или игрушку. Мы обходимся этим малым, чтобы не оставаться один на один с черной бездной у нас в голове, от которой нет избавления, защиты и утешения. Но мы все-таки выживаем – мы вообще очень живучи – и в итоге спасаемся бегством в сумеречную невинность своей собственной взрослости с ее блаженным беспамятством.
Сумрак так и остался у Цыпы в глазах, и он весь сделался тусклым, словно его окутал мутный туман. Мне кажется, он никогда не простил себя за то, что ему пришлось сделать больно тому бандиту-студенту. В этом смысле он был совершенно безумным. Что-то в его естестве искривилось, странным образом слившись с догмами, усвоенными за годы воспитания в семье. У него развился патологический страх. Цыпа больше боялся сделать больно кому-то, чем себе. Больше боялся убить, чем умереть. Цыпа не всегда понимал, что с ним происходит, но чувствовал папино разочарование и ощущал себя виноватым.
У папы случались приступы депрессии, во время которых он целыми днями сидел в одиночестве и сосредоточенно напивался. Однажды после двухдневного запоя он заказал афиши для «Самого сильного в мире ребенка», но отказался от этой идеи, когда наступило похмелье. Мы с близнецами и Хорстом пытались придумать, как его подбодрить.
– А как насчет спорта? – спросила я. – Допустим, ты делаешь ставку на прыгуна с шестом, и Цыпа немного подтолкнет его в нужный момент? Или мяч залетит в ворота с какого-то невероятного угла?
Папа покачал головой и погладил меня по горбу:
– Оли, моя голубка, давным-давно твой дедушка сказал мне одну фразу, и я запомнил ее на всю жизнь: «Не шути с обезьяной, и она не будет шутить с тобой».
Ал с Хорстом собирались уехать куда-то по делам на весь день. Ал велел Цыпе покормить тигров, и тот, как всегда, прикусил язык, побледнел и молча кивнул.
Цыпа вообще слишком часто прикусывал язык. Вплоть до того, что Алу приходилось мазать ему рот целебным бальзамом, которым пользовались огнеглотатели.
Когда Ал уехал, Цыпа пришел ко мне в кухню, где я мыла посуду после завтрака.
– Пожалуйста, Оли, пойдем со мной.
Тарелки бесшумно вылетели из раковины. Одна за другой они ныряли под струю чистой воды из крана и отправлялись на свои места в буфете, высыхая на лету. Я рассмеялась и вытерла руки кухонным полотенцем. Арти уединился с книгой, у близнецов был урок фортепьяно с Лил.
– Конечно, пойдем, – произнесла я. – Но зачем? Ты их кормил уже тысячу раз.
Цыпа беспокойно нахмурился.
– Да, кормил. Но мне это не нравится. – Он обреченно вздохнул. – То есть кошки мне нравятся. А мясо… Мне не нравится двигать его. Пойдем со мной, ладно?
Трейлер с кошками Хорст всегда ставил рядом с рефрижератором, где хранилось мясо. Когда Хорст кормил их сам, это происходило так: он выкидывал из рефрижератора четверть туши, тащил ее за единственную ногу к трейлеру и разрубал на куски огромным мясницким ножом. Хорст кормил кошек через двери клеток, но так делал только он один – все остальные боялись. Хорст любил рассуждать вслух, насколько непредсказуемы дикие кошки. Мне кажется, он нарочно рассказывал всякие ужасы, чтобы никто не лез к его подопечным. Если все было именно так, то его хитрость всегда удавалась.
Боковые стенки фургона поднимались вверх на шарнирах и служили солнцезащитными навесами, дававшими тень в жару. За решетками клеток были натянуты сетки из стальной проволоки, стальные перегородки в дюйм толщиной разделяли пары бенгальских тигров, львов и леопардов. Ал пытался уговорить Хорста заменить стальные решетки и сетку прозрачным пластиком, но тот возражал, мол, это испортит эффект.
– Люди считают, что большие кошки должны сидеть в клетках. А сетка создает впечатление, что они запросто могут лишиться пальцев, если просунут их сквозь ячейки. Запах тоже важен, и если я закатаю все в пластик, придется ставить в фургоне кондиционер. А это не лучший вариант.
Когда кошек кормил Цыпа, он бросал им куски мяса через вентиляционные прорези в крыше. Мы стояли рядом с рефрижератором и наблюдали, как засов отодвигается сам собой, и дверь открывается. Цыпа взял меня за руку.
– Можно я подержу тебя за руку? – произнес Цыпа. – Я хочу за тебя подержаться, пока двигаю мясо.
Вид у него был совершенно пришибленный.
– Конечно, можно, – ответила я.
Четверть мясной туши снялась с крюка на стене, выплыла наружу и плюхнулась на большую колоду для рубки мяса. С полки для инструментов сорвался мясницкий нож. Цыпа проделывал все очень быстро. Нож взметнулся и опустился пять раз, и шесть кусков мяса взмыли в воздух, поблескивая срезами жира. Люки над вентиляционными прорезями поднялись одновременно. Кошки рычали, брызжа слюной. Куски мяса попадали в клетки. Цыпа легонько сжимал мою руку. Еще одна четверть туши вылетела из рефрижератора и шмякнулась на колоду. Шесть кусков мяса неспешно поплыли к открытым люкам, кружась, словно стая неуклюжих ворон.
– Цыпа, ты мог бы управиться без ножа, – заметила я.
– Да, но тогда мясо чувствуется сильнее. Ты сама чувствуешь?
Он был уже выше меня и смотрел сверху вниз так серьезно и пристально, что мне стало страшно.
– А что надо чувствовать?
Цыпа нахмурился и проговорил, с трудом подбирая слова:
– Ну, какое оно… мертвое… мясо.
Я слегка высунула язык и прищурилась на Цыпу сквозь темные стекла очков. Все остальные в нашей семье, кроме Лил, наверняка сейчас подшутили бы, напугали меня, чтобы потом посмеяться. Но Цыпа был искренним и бесхитростным. Не умел врать, даже ради шутки. Шуток он совершенно не понимал.
– Нет, – сказала я. – Я ничего не ощущаю.
Он поджал губы, я услышала приглушенный стук кусков мяса, упавших в клетки, и рычание кошек. Цыпа был таким грустным, и я поняла, что обманула его ожидания.
– Прости, Цыпа.
Он приобнял меня за плечи и прижался лицом к моей макушке.
– Ничего страшного. Я просто подумал, а вдруг ты что-нибудь почувствуешь, если я буду держать тебя за руку.
– Блин! – раздался у нас за спиной звонкий голос.
Мы с Цыпой обернулись одновременно, словно сиамские близнецы. Это была одна из рыжеволосых девчонок, работавших в парке аттракционов. Она пожала плечами и нервно рассмеялась:
– Я никак не привыкну к тому, как ты это делаешь, Цыпа.
Она весело взмахнула рукой и двинулась прочь, покачиваясь на высоких каблуках.
Мы смотрели ей вслед. Цыпа по-прежнему обнимал меня за плечи, а я его – за талию. Мне представилось, как мы выглядим со стороны – глазами рыжей. Две крошечные фигурки, одна – скрюченная и горбатая, под защитой кепки и темных очков, вторая – тонкая, стройная, с золотистыми волосами, на несколько дюймов выше – прижимает к себе карлицу, а у них над головой плывут в воздухе куски мяса. Я еще крепче обняла Цыпу. Его бархатная щека потерлась о мой лоб и нос. Интересно, подумала я, а как именно он передвигает предметы силой мысли, и вдруг поняла, что никогда не задумывалась об этом раньше. Кто-то из нас вообще думал об этом? Даже Ал и Лил? Или мы были так заняты тем, чтобы научить Цыпу управлять его даром, и защищать его от этого дара, и защищаться самим, и решить, как нам использовать его способность, и понять, что он может и чего не может, и поэтому не задумывались о том, как оно происходит?
