– Ты ничего не почувствовала? – спросил папа.
Я покачала головой, глядя на Цыпу, одетого в комбинезончик на голое тело, с босыми ногами. Он сидел, обнимая двумя руками блестящую урну с дедушкиным прахом, и сосредоточенно дышал на зеркальный металл, покрывая его туманными влажными пятнышками.
Вспоминая об этом теперь, я поражаюсь, почему мы не придумали, как использовать способности Цыпы с умом. Помню, ему было года три или четыре, я помогала ему одеваться и собирала в дорогу сумку: смена одежды и плюшевый медвежонок. Иногда Ал увозил Цыпу куда-то на пару дней. Они ездили только вдвоем.
– Вся прелесть в том, что подобная пара не вызывает вообще никаких подозрений и не привлекает внимания, – объяснял Ал. – Мужчина с маленьким сынишкой смотрится более невинно, чем мужчина под руку с женой. Мужчина с женой могут вместе замыслить и провернуть аферу, а мужчина с маленьким ребенком сразу представляется человеком надежным и положительным. Человеком, у которого есть дела поважнее, чем грабеж средь бела дня.
Это были поездки для карманных краж. Ал облачался в самый скромный из своих костюмов, брал с собой Цыпу, и они ехали на поезде или летели на самолете туда, где их ждали «денежные толпы». Они побывали на многих больших ипподромах, на летних Олимпийских играх. Провели четыре невероятно доходных дня на Всемирной выставке и очень удачную ночь на стоянке у самого крупного в мире казино. Они хорошо поработали в толпе зрителей на боксерском поединке, когда чемпион мира в среднем весе Лобо Уэйнрайт лишился титула непревзойденного короля ринга.
Они брали только наличные. Цыпа «засекал» толстую пачку банкнот и аккуратненько извлекал ее из бумажника, из кармана или из сумки на поясе, так что бумажник оставался на месте нетронутым. Единственная проблема, по словам папы, заключалась в новых банкнотах с характерным хрустом. Впрочем, тихий бумажный хруст в большой толпе не был слышен, и папа с Цыпой быстро научились выбирать самые шумные моменты.
Самый опасный этап: когда деньги покидали свое вместилище и уплывали от прежнего владельца. Цыпа вел их у самого пола, огибая ноги людей и ножки стульев. Никто ничего не заметил, ни разу. Деньги всегда прибывали в аккуратной пачке, сложенные пополам, скользили вверх по ноге Ала, прячась под брючиной, и ныряли в карман, пришитый к подвязке гетры.
Позднее Цыпа мог сразу назвать количество банкнот и их достоинство, но в самом начале, когда еще не умел считать, Алу приходилось ждать, пока они не вернутся в гостиничный номер, где он подсчитывал добычу за день. И подводил общий итог.
Ал знал толк в одежде и манерах, и ему нравилось выбирать цели. Он приводил такой довод: они забирают только наличные, поэтому большого вреда в этом нет.
– Никто не носит с собой больше наличности, чем может позволить себе потерять, – говорил он, улыбаясь нам перед сном, когда мы пили какао. – Если бы мы опустошали банковские счета, это было бы уже ощутимо. Но взять наличность у игрока и кутилы – не значит лишить его средств к существованию. Разве что немного испортить ему один вечер.
В хорошей толпе, в удачный вечер они собирали по десять-двадцать тысяч за несколько часов. Они вели себя осторожно: дешевые места высоко на галерке, цели, сидящие далеко друг от друга, незнакомые друг с другом, и обычно потеря обнаруживалась, когда человек находился уже далеко от того места, где это произошло.
По возвращении Алу было что рассказать, а Цыпа всегда очень радовался, оказавшись дома. Он приезжал уставший, с темными кругами под глазами, и с удовольствием сидел на коленях у всех по очереди.
Мы ненавидели эти папины поездки. Речь, конечно, не о маме, а обо мне, Арти и близнецах. Цирк был нашим единственным миром и папиным миром. Другого мы просто ни знали. Ни разу в жизни никто из нас не ночевал в гостинице, не ел в ресторане и не летал самолетом. Папа же наслаждался всем этим как-то уж чересчур. И каждый из нас в глубине души подозревал, мрачно и злобно, что папа предпочитает всем нам своего нормального ребенка. С Цыпой он был волен поехать куда угодно. Мы же могли жить только в цирке.
Когда Цыпе исполнилось три года, они совершили более двух десятков таких поездок. Папа чувствовал себя светским львом и гражданином мира. Он приобрел несколько щегольских костюмов-троек и иногда надевал костюм даже на представления.
Цыпе было почти четыре года, когда они с папой отправились в один модный курортный город у горного озера, куда ни разу еще не пустили «Фабьюлон Биневски». Мы были для них недостаточно хороши и утонченны. На той неделе там проходил крупный турнир по покеру, а в воскресенье должен был состояться чемпионский боксерский бой. Папа рассчитывал на хороший улов.
Мы стояли в каком-то крошечном городке, где приток публики был постоянным, но не выдающимся.
Пока папа находился в отъезде, я старалась держаться поближе к Арти, хотя он злобствовал больше обычного. После первого представления он плюнул мне в лицо, потому что у близняшек продалось на восемьдесят билетов больше.
Однако его последнее представление в тот день прошло на ура, и когда я пришла помогать ему, он уже вылезал из аквариума. Арти обошел близнецов с большим отрывом, и я ждала, что он спросит о количестве проданных билетов, но его мысли были заняты чем-то другим. Я завернула его в чистое махровое полотенце и помогла сесть в коляску. Я думала, Арти устанет после четырех представлений в день, но он был бодрым.
– Отвези меня к телефонной будке на улице.
Мы выбрались наружу через заднюю дверь и прошли по темной аллее за киосками, окружавшими парк аттракционов. Толпа значительно поредела, но аттракционы еще работали – последние спазмы веселья в летней ночи.
– Тим сегодня дежурный на входе, – сказала я, обращаясь к затылку Арти. – Он пойдет с нами.
Вообще-то нам не разрешалось покидать территорию цирка, но я надеялась, что мы сумеем уговорить охранника.
– Нет! – возразил Арти. – Мы выйдем через служебный вход. Нас никто не увидит. И с нами никто не пойдет.
В телефонной будке под уличным фонарем была дверь с двумя створками и изрядно потрепанная телефонная книга, висевшая на цепи. Я сильно разнервничалась, пытаясь вкатить в будку коляску Арти. Мне пришлось трижды оттаскивать ее назад, пока колеса не встали прямо.
– Успокойся, говна-пирога.
– Арти, у меня странное чувство. Как будто у меня есть волосы.
– Это мурашки, жопа ты с ручкой. Ты оказалась в большом, страшном мире, вот тебя и трясет. Давай, соберись. Возьми монетку у меня в кармане.
Монетка была завернута в бумажку.
– Номер – на листочке.
Я вскарабкалась на коляску Арти и принялась рассматривать телефонный аппарат.
– Дай мне трубку.
Он приставил трубку к уху, держа ее плечом, а я с опаской опустила монетку в щель и начала набирать номер.
– Я никогда в жизни не разговаривала по телефону. А ты, Арти?
