– Вот так мне нравится! – воскликнул он.
Это были вторые роды, которые принимал Цыпа, и позднее он признался мне, что Миранда далась ему легче по сравнению с Мампо и подавлять боли близняшек было намного труднее.
Мы с мамой тщательно осмотрели малышку и нашли только этот курьезный хвостик. Мое сердце кольнуло болью. Арти побрезгует ею, почти нормальной. Но мама сказала, что не надо терять надежду.
– Просто люби ее, а там будет видно, – сказала она.
Потом я часто задумывалась, что это были последние разумные слова, услышанные мной от Лил. Последние здравомыслящие импульсы ее мутнеющего мозга.
А вскоре возник страх, уже настоящий. Теперь, когда моя девочка вышла в мир, такая маленькая и хрупкая, этот мир вдруг показался мне враждебным и полным опасностей. Все вокруг, включая мое собственное невежество, могло ее ранить, сделать ей больно, убить, отобрать у меня. Мне хотелось втиснуть Миранду обратно в меня, где ей будет безопасно. Я слишком слабая, чтобы защитить ее. Мне нужна семья. Надо, чтобы Арти заботился о ней. Чтобы Ифи мне помогала. Чтобы папа был трезвым и храбрым, а мама – мудрой и рассудительной, а не одурманенной своими таблетками. Но у меня был только Цыпа, и когда он отсутствовал, я цепенела от страха. Я пугала его тем, что липла к нему постоянно, но я не могла доверять свою девочку никому, кроме него.
У нее было лицо Арти, и я назвала ее Мирандой, потому что папа Миранды ее любил.
Арти ее не любил. Ни разу не попросил, чтобы ее ему показали. Когда я наконец пришла к нему сама – принесла завтрак через несколько дней после рождения Миранды, – я оставила ее с Цыпой. Решила сначала попробовать воду, и вода оказалась ледяной.
– Как мило с твоей стороны, – усмехнулся Арти, – что ты нашла время и для меня. Я думал, ты больше не будешь работать. Уйдешь на покой, как Ифи.
Мне стало холодно изнутри. Дышать было больно, словно легкие подернулись льдом. Я даже не смогла огрызнуться в ответ. Я убежала домой и забилась в свой шкафчик под раковиной, прижимая к себе Миранду, но осторожно – чтобы случайно не прищемить ее нежный хвостик.
Миранда спала вместе со мной, в моем шкафчике. Я ложилась, свернувшись калачиком вокруг нее, и нам было тепло и уютно. Мама переживала, но я рассудила, что, поскольку там тесно и нет места ворочаться, можно не волноваться, что я придавлю дочку во сне. Мне не хотелось, чтобы Миранда спала отдельно. Я боялась отпускать ее от себя.
– Он ее не ненавидит, – уверил меня Цыпа. – Как можно ее ненавидеть?
Мы купали Миранду в раковине. Я ее мыла, а Цыпа держал ее двумя руками под спинку, чтобы она не вывалилась и не ударилась головой. Я боялась купать дочь в одиночку. Миранда – ей тогда было пять месяцев – подняла ручки и попыталась схватить движущиеся губы Цыпы. Он рассмеялся и принялся целовать ее пальчики, причмокивая губами.
– Мама и рыжие говорят, что теперь тебе должно стать полегче, Оли. Уже не так боязно.
Я опустила руки по локоть в теплую мыльную воду. На другой стороне стоянки девочка-ящерица Леона плавала, тихая и неподвижная, в мутном зеленоватом растворе в своей большой банке. Миранда могла выплюнуть манную кашу так, что она долетала до дальней стены, но против Арти она беспомощна. Так же беспомощна, как Леона. Мне очень хотелось, чтобы Цыпа мне верил. Чтобы он тоже боялся, как я, и держался настороже.
– Ребенок ничем ему не угрожает, – произнес Цыпа.
Он словно прочитал мои мысли. В сердце затеплился крошечный лучик света. Цыпа был прав. Этот хиленький хвостик – не угроза для Водяного человека.
– К тому же, – продолжил Цыпа, – Арти мне постоянно твердит, чтобы я вернул Элли. Он говорит, ей нужно вернуться, чтобы помогать Ифи с Мампо. Я пытаюсь, но там все сложно. У нее в голове.
Лучик света погас, канув в студеную мглу. Так вот почему Цыпа уверен в благосклонности Арти.
– Значит, совесть замучила, – сказала я.
Цыпа кивнул, его золотистая голова на тонкой шее склонилась над темными, невероятными кудряшками Миранды.
– Ему сейчас плохо.
Я провела мягкой губкой по пухлой щечке Миранды. Она открыла ротик и радостно прикусила губку беззубыми деснами.
– Мне казалось, она возвращается.
– Да, возвращается, – кивнул Цыпа, – но очень медленно. Она и сама начала возвращаться. Но я стараюсь ей помочь, понемножку за раз. Тебе надо чаще бывать у них. Им одиноко, близняшкам. Если вокруг что-то происходит, Элли это замечает. Ей нужны впечатления.
– Я помогаю Ифи убираться.
– Ты не любишь Мампо. Ты думаешь, он нехороший, но он хороший. Сходи к ним с Мирандой, пусть они поиграют.
– Он не играет. Он только спит и ест.
На солнечное лицо Цыпы легла тень печали.
– Он чудесный малыш. Не такой, как Миранда. – Цыпа склонился и потерся щекой о ее мокрые волосенки. – Но чудесный.
Я потянулась за полотенцем.
– Можно ее вынимать.
Она поднялась из воды и, радостно гукая, приплыла по воздуху ко мне в руки.
– Она любит летать. – Я улыбнулась Цыпе. Мне было стыдно, что я, сама того не желая, его обидела.
– Мне пора в лазарет, – сказал он, не глядя на меня. Его щеки горели.
– Мы пойдем с тобой. – Я принялась поспешно одевать Миранду.
– Нет, Оли. Не надо. Мне трудно сосредоточиться, когда нужно заботиться еще и о вас. Мне предстоит много работы, тяжелой работы.
Цыпа ушел, а я наблюдала за ним из окна. Потертые лямки его старого комбинезона уныло болтались на голых худых плечах, словно его никто не любил.
Миранда еще только училась ходить. Она прошла от папиного большого кресла до откидного диванчика, на котором Цыпа спал по ночам. Потом она запнулась, упала и разбила себе губу. Я разрыдалась. Миранда кричала, глотая кровь. Именно в эту минуту в фургон вошел Арти. Так он впервые увидел Миранду.
Да, с тех пор как родилась Миранда, я была для него бесполезной. Она меня изменила. Когда я обслуживала Арти, то боялась сближаться с ним, потому что теперь мне было что терять.
Когда он уехал в своей коляске, скривившись от отвращения, я подхватила Миранду на руки и побежала к Цыпе. Кровь никак не останавливалась. Когда я влетела в операционный фургон, меня перехватила суровая медсестра и отвела меня в шатер, где была оборудована приемная. Цыпа ампутирует бедро. Сложнейшая операция. Медсестра дала мне ватный тампон, чтобы приложить к разбитой губе Миранды, и вернулась в операционную.
Цыпа пришел прямо из операционной – в зеленом хирургическом костюме, – и я рванулась к нему со всех ног. Ему было тринадцать. Мне – девятнадцать. Миранде – годик. Он посмотрел на нее, и она сразу перестала плакать. Губа больше не кровоточила. Миранда потянулась к нему, и Цыпа взял ее на руки. Она тихо вздохнула и положила голову ему на плечо.
