Мампо изменил все наши имена. Внезапно Ифи сделалась «маленькой мамой» для рыжих, смотрителей аттракционов, киоскеров и артистов. Лил и Ал стали бабушкой и дедом. Не обошлось и без шуток о дядях и тете наряду с шуточками о папиных сигарах, замаринованных в настое лакричного корня и бездонном бочонке с виски, припрятанном в фургоне Хорста. Но сам Мампо лежал в пеленках, словно большая раскисшая тыква. Вечно голодный, зловредный и хитрый. Арти раскусил его сразу. Ифи знала. Я знала. Ал и Лил отказывались замечать. Цыпа знал, но ему было до лампочки. Цыпа любил эту большую плюшку.
В тот первый день я заглянула к близняшкам. Вся их спальня была застелена белыми простынями и пахла ядреными дезинфицирующими средствами. Лил стояла, склонившись над металлическим столиком на колесиках, на котором лежал новорожденный – голый, неподвижный ком рыхлой плоти. Непрестанно воркуя, Лил протирала его влажной губкой. Цыпа сидел на краешке кровати и держал Ифи за руку. Другой рукой он сжимал ладонь Элли, бледную и бесполезную.
– Как они? – прошептала я.
Он улыбнулся мне так по-детски, словно сейчас он ходил на руках или нашел лягушку.
– Они устали. Измучились. Теперь отдыхают.
Близняшки спали. Ифи – ни кровинки в лице. Элли – с приоткрытым ртом, из которого тонкой струйкой сочилась слюна.
– Я мог бы сделать, чтобы оно было быстрее, но мама сказала, что роды должны проходить естественным путем. Им не было больно. Я следил, чтобы им не было больно. Ты его видела? – Он взглянул на гору плоти на столике.
Я покачала головой и подошла ближе. Мама улыбнулась мне и обняла одной рукой.
– Смотри, какой славный!
Его глаза, наполненные чернотой, были открыты. Он моргнул и подозрительно прищурился.
– Можешь отнести его к Арти? Он хочет посмотреть на него.
Цыпа не возражал, и Лил радостно защебетала, завернула маленького в одеяло, подхватила на руки и тут же заохала, какой он тяжелый.
В фургоне Арти она положила малыша на письменный стол, и Мампо уставился на Арти прищуренными колючими глазами. Тот свирепо смотрел на Мампо, и во взгляде обоих читалась ненависть. Лил утверждала, что Мампо еще не умеет фокусировать взгляд, но не уставала повторять, что у мальчика удивительные глаза, и кажется, будто он смотрит прямо на тебя, хотя ему только час от роду, и он сейчас должен спать, уставший после таких долгих родов. Лил со смехом рассказывала, что папа уже придумывает афиши для будущих представлений Мампо: «Мампо, Человек-Гора» и все в таком роде, – хотя малыш только родился, и еще неизвестно, что будет дальше, может, к двум годам он станет тощим, как щепка.
Арти долго смотрел на ком плоти, завернутый в одеяльце, и наконец отвернулся.
– Ладно. Заберите его. Ему надо спать.
Лил унесла Мампо, и Арти больше ни разу его не видел.
Палка ударила меня по уху, и я с криком проснулась. Инстинкты сработали раньше, чем я успела сообразить, что происходит. Моя правая рука сама дернулась вверх, и палка хрястнула мне по локтю. От боли перехватило дыхание, слезы покатились градом, все расплылось перед глазами, почти ослепленными белым лучом электрического фонарика, бившего из темноты, но я все же смогла разглядеть палку, вновь возникшую из размытой слезами мглы и готовую снова обрушиться на меня.
– А-а! – закричала я дурным голосом.
А потом я услышала хриплый, разъяренный голос Арти, брызжущий ядом из темноты за лучом фонаря:
– Шлюха! Поганая шлюха! Сучка! Дрянь!
Он замахнулся на меня палкой, а я скорчилась в своем ящичке под раковиной, прикрывая руками глаза, и кричала:
– Арти! Не надо!
Он снова ударил меня, целясь в голову, но попал по рукам. Я пыталась брыкаться, но ноги запутались в старом мамином атласном халате, которым я укрывалась вместо одеяла, и голос Арти хрипел, срываясь на визг, в растекающейся темноте:
– Я убью тебя, дрянь…
В этот раз мне удалось схватить палку и рвануть на себя. Я сама удивилась, как легко получилось вырвать палку у Арти. Он завопил: «Черт!» – и теперь я увидела на другом конце палки резиновый конус и с трудом подавила смех, рвущийся из груди вместе с бешено бьющимся сердцем, потому что Арти лупил меня вантузом.
Потом в кухне зажегся свет, и я увидела папу в пижамных штанах, с голым волосатым животом, и всклокоченную маму, сонно моргавшую у него за спиной. Свет больно бил по глазам, и я поспешила надеть темные очки, которые всегда клала рядом, когда ложилась спать. Арти рыдал, сидя голым в коляске. У него на голове вздулись синие вены, очень заметные под бледной гладкой кожей. Фонарик, пристроенный на сиденье, так и горел, но его луч уже не ослеплял, растворившись в ярком свечении лампы под потолком.
– Какого дьявола? – выдохнул папа.
Мама испуганно прижималась к нему, я смотрела на Арти сквозь защитные темно-зеленые стекла, а он рыдал от бессильной ярости, потому что не смог удержать палку плавником. При всей своей силе, при всех своих крепких рельефных мышцах, при мощной шее, способной выдерживать груз в сто пятьдесят фунтов, он не мог удержать палку, чтобы сделать мне больно, когда в том возникла нужда.
– Она беременная, – выдавил Арти сквозь душившие его рыдания.
Папа положил руки на гладкие золотистые плечи Водяного мальчика, прижал спиной к спинке коляски и держал, приговаривая: «Господи Иисусе, сынок, что за черт?» – и не давал ему вырваться.
Мама принесла плед и укутала в него Арти. Я забилась в дальний угол шкафчика под раковиной и натянула свое одеяло – мамин атласный халат – до самых глаз, потому что Арти узнал. Он узнал и взбесился. У меня скрутило живот, будто ребенок у меня внутри, крошечный головастик, Миранда, пытался выйти наружу любым путем, лишь бы спастись от гнева Арти. Я сидела, сжимая влагалище и ягодицы, крепко зажмурившись, стиснув зубы, и мысленно повторяла невнятную молитву безбожников: «Нет, не надо, пожалуйста, нет, не надо».
Наконец Арти взял себя в руки и сумел выразить свою ярость словами:
– Спросите у Цыпы. Он сам мне сказал. Она беременная. Дрянь. Изменщица.
Тогда-то я и поняла, что Цыпа сообщил ему не всю правду. Папа отпустил Арти, присел на скамейку у двери и попытался во всем разобраться:
– Оли, что он такое болтает? Это правда?
Я ничего не сказала. Я удивленно смотрела на папу, который снова был папой, таким, как раньше.
– Но это не оправдание! Это не повод, – строго проговорил он, – чтобы бить сестру!
Арти с горечью пробормотал:
– Этот рыжий горбатый ублюдок, Игольница. Влез к нам со своей дерьмовой программой, обрюхатил дочь босса… пронырливая скотина… небось думал пробиться наверх… запустить свою лапу в семейную кассу.
Арти так сильно трясло, что дрожь передавалась коляске, и колеса тихонько поскрипывали.
