– Так ты шутишь или как? – требовательно повторили из темноты.
– Вы серьезно? – удивился Браунинг.
– А мы когда-нибудь шутили?
«А, это они пароль спрашивают!» – сообразил сыщик и порылся в памяти. Между уликами по делу Бубльгума и детским воспоминанием о падении с груши обнаружилось искомое.
– «Рок против наркотиков, – провозгласил он, – что плотник супротив столяра!»
Раздались вежливые смешки.
– Тотктонада придумал? – хмыкнул оборотень. – Старик стал уже не тот.
– Тот Федот, – отозвался другой, – а тут…
– …батут, – подхватил третий ментодер. – А Тотктонаду пора звать Тотктонуда
[114]
.
Вокруг сдавленно захихикали. Оборотни в погонах юмор любили, но взаимностью не пользовались.
Браунинг вздохнул и вошел в кабинет премьер-министра.
Тотктонада уже бродил по углам и закоулкам помещения, проверяя системы слежения, обнаружения, контроля и учета.
«А ведь первым Тотктонада пришел, – подумал Браунинг. – Может, пусть он и лезет за портьеру?»
Сьюзан МакКанарейкл и искусство допроса
Следы беглецов закончились посередине коридора, возле торчащего из стены кактуса.
– Трансгрессировали? – удивился Браунинг.
– Как? – пожала плечами МакКанарейкл. – Сен и Мергиона не маги, трансгрессировать мог только Порри, но не сейчас, а после третьего курса. А перенести с собой еще двух человек – только после пятого.
– Я помню, у Гаттера был прибор для переноса в пространстве, транспликатор…
– Он сломался, – сказала Амели. – Еще зимой.
– А разве Гаттер его не починил? – спросила мисс Сьюзан.
– Починил. Но он опять сломался. Когда Порри хотел перенести сессию.
– Перенести сессию?!
– Ну да. В прошлое. Ну как будто она уже прошла. Не получилось
[115]
.
– Значит, детей кто-то переместил, – подвел итог сыщик. – Плохо.
Браунинг прикрыл глаза и принялся прощупывать ближний Астрал. Этому он научился у Югоруса Лужжа, который всегда зажмуривался, когда выходил в ближний Астрал.
– Плохо, – сказал он через минуту.
– Это то же плохо, что и раньше? – уточнила МакКанарейкл. – Или еще одно плохо?
– Это еще хуже. Здесь сплошные экранирующие поля, а следы астральных перемещений шифруются. Попробуем опросить свидетелей… или соучастников.
Сыщик открыл глаза и внимательно посмотрел на кактус.
– Не гони, начальник, – скрипнуло растение, – не при делах я. Были здесь детишки и калякали кое с кем… но не со мной, горшком клянусь.
– А с кем же?
– Я кактус, а не дятел, – сказал кактус. – Стучать не приучен. Чтоб меня потом за это в январе полили? Или батон на меня покрошили?
Браунинг насторожился.
– Батон покрошили?
– Батон покрошили, – повторил кактус и несколько раз дернул колючками.
– Ой, он подмигивает, по-моему, – сказала Амели.
– Да. Подмигивает, – согласился Браунинг. – Он не может назвать преступника прямо, и поэтому намекает…
– Ты опер или фраер? – спросил кактус. – Да, намекаю! А зачем об этом вслух говорить? Может, еще на площади объявим?
Растение обиженно съежилось и исчезло, сменившись крепкой дубовой дверью со служебным афоризмом о входе-выходе без доклада.
– Ну? – спросил Браунинг, требовательно глядя на дверь. Дверь промолчала. Браунинг нахмурился
[116]
.
– Только я что-то его намека не поняла, – сказала МакКанарейкл. – Кто крошит батоны? Пекарь? Булочник? Человек с засохшим батоном?
Дверь зашевелилась и появилась секретарша – либо та, которая беседовала с Сеном, либо другая точно такая же.
– У вас назначено?
– Вы крошите батоны? – прямо спросила мисс Сьюзан.
– Нет, – не моргнув глазом, ответила секретарша.
– Может быть, ваш начальник крошит батоны?
– Не замечала.
– А может, к вам сегодня приходил человек с засохшим батоном? – не унималась МакКанарейкл.
Секретарша заглянула в блокнот.
– Нет.
Мисс Сьюзан повернулась к Браунингу и развела руками.
– Так у вас назначено? – повторила секретарша.
– Нет, – сказал Браунинг.
– Тогда вы не сможете попасть на прием, – сказала секретарша.
– Не сможем, – согласился Браунинг.
– Это точно, – сказала секретарша.
Офисная привратница немного постояла, ожидая от странных посетителей еще каких-нибудь действий. Не дождавшись, она кивнула и закрыла дверь. Дверь потекла и заблестела.
– Рыбки, – удивилась Амели. – Золотые.
– Так вот в чем дело! – воскликнул следователь. – Не кто крошит батон, а кому крошат батон! Рыбам! Вот что имел в виду…
– Кто? – хищно булькнули из аквариума.
Браунинг тут же шагнул вперед.
– А кого это интересует?
Рыбки сбились в стайку в углу аквариума и сделали вид, что это не они.
– Ну что ж, – сказал сыщик. – Не будем откладывать кильку в долгий ящик и тянуть угря за хвост, а сразу возьмем кита за жабры
[117]
. Следствию все известно. Недавно кто-то из вас разговаривал с тремя детьми, после чего они исчезли. Рекомендую признаться чистосердечно, то есть сразу.
Рыбки молчали. Как рыбы. Только начали потихоньку косить друг на друга, причем косили все. Браунинг понял, что ситуация критическая. Стая собиралась прибегнуть к круговой поруке: каждая обвинит соседку, и разобраться, кто виноват на самом деле, будет невозможно.
И тут в допрос вмешалась МакКанарейкл, обладавшая невероятно продолжительным опытом выпытывания имен виновных у дружных ученических коллективов.
