Хуй — самое яркое выражение жизни“».
Едва ли это можно назвать поэтикой материально-телесного низа, как ее описывал М. М. Бахтин, говоря о творчестве Франсуа Рабле. Платоновское отношение к телу было иным — не карнавальным, не смеховым, не освобождающим, а задумчивым, даже печальным. И все же, один из самых одухотворенных русских писателей минувшего века, Платонов был необыкновенно внимателен к бытию человеческого тела. Туркмения усилила интерес к телесному, и «туркменские мотивы» дали особенно много материала. «Туркменка, это — ни в носу не ковырнет, ни соплей не чувствует, ни грязи своей, — это другое соотношение с природой, другое совсем самоощущение, чем у нас».
«Мне рассказывали, что современные туркменские писатели поражаются тому, как после столь короткого пребывания Платонов мог так точно воссоздать дух страны», — заметил Роберт Чандлер.
«Такыр» был опубликован в сборнике «Айдинг-Гюнлер» (что переводится как «Лучезарные дни» — название, которому рассказ не очень соответствовал, хотя и стал его лучшим произведением), а также в девятом номере «Красной нови» за 1934 год, благодаря чему состоялось возвращение Платонова в советскую литературу. (Если быть более точным, то еще раньше, во втором номере журнала «Тридцать дней», главным редактором которого был Павел Павленко, появился рассказ «Любовь к дальнему», представлявший собой фрагмент романа «Счастливая Москва», а в журнале Ярославской ассоциации пролетарских писателей «Рост» — маленький рассказ «Начдив».)
В этом смысле Туркмения Платонову очень помогла. «Мне здесь вчера в достаточно серьезной форме было сделано предложение остаться надолго работать в Туркмении в качестве „министра без портфеля“. Это пустяки, — писал он жене накануне отъезда из Ашхабада. — Но важно, что я здесь, следовательно, не на плохом счету. Да это еще писатели мне мешают. Вот убогие люди!»
По возвращении в Москву в мае 1934 года Платонов подал заявление в комиссию по приему в члены сих убогих людей, то есть в Союз советских писателей (ССП). В заявлении очень аккуратно изложил свои литературные взгоды и невзгоды («О работе с 1927 г. были отзывы в „Нов. Мире“, „Кр. Нови“, в Ленинград. „Звезде“ — больше не помню; отзывы были преимущественно положит, характера, но указывались и дефекты; о двух рассказах — „Усомнивш. Макар“ и „Впрок“ — были даны отрицат. отзывы в центр, прессе. Сейчас у меня принято несколько произведений к печати; из них напечатан только один рассказ») и обошел неприятный для себя вопрос о членстве в рядах РКП(б).
В августе состоялся Первый съезд советских писателей, и пусть никакого участия автор «бедняцкой хроники» в нем не принимал, все равно и отсутствие новостей — хотя бы то, что Платонова на съезде не ругали, — было хорошей новостью. Еще одной можно было считать статью в «Литературной энциклопедии», которая пусть и состарила своего героя на три года, но после 1931 года поражала сдержанностью, объективностью, корректностью и неожиданно оптимистической концовкой:
«ПЛАТОНОВ Андрей Платонович [1896—] — современный писатель. Сын слесаря ж.-д. мастерских, рабочий-изобретатель. Писать начал с 1918, по преимуществу стихи. Выступил в 1927 со сборником рассказов и повестей „Епифанские шлюзы“.
Излюбленный образ творчества П. — человек, пришедший „на опушку города прямо из природы“, талантливый самоучка и правдоискатель, лишенный опыта борьбы рабочего класса и сохраняющий национальные черты русского цехового мастерового. Путь к правде — гармония бытия, — по П., лежит через „сердце“ трудового человека, т. е. рабочую интуицию. Двумя враждующими началами считает он незыблемую, „нешевелящуюся“ природу и город. На пути отыскания гармонии бытия лежит препятствие — человеческая власть, воспринимаемая П. как „перерождение бытия“ („Город Градов“). Черты стихийничества, анархизма окрашивают ранние произведения П. Если для ранних произведений П. характерна несколько абстрагированная форма выражения воззрений автора, то дальше он переходит к более конкретному показу советской действительности. Но здесь ярче выявляется существо ошибочных воззрений П. В рассказе „Усомнившийся Макар“ автор, критикуя советский бюрократизм, обнаруживает непонимание сути советского государства как органа диктатуры пролетариата и проводит политически ошибочные тенденции. Советский госаппарат показан не как форма участия рабочих и крестьян в управлении страной, а как механический аппарат принуждения, нивелировки человеческой личности. Объективно роман Платонова подкрепил тот наскок на партию и пролетарскую диктатуру, который велся троцкистами.
„Впрок“ дает неверное представление о сущности коллективизации, и поэтому хроника эта подверглась справедливой и резкой критике.
П. обнаружил ряд идеологических срывов в своих произведениях, но сказывающаяся в его творчестве тенденция к конкретному показу советской действительности есть показатель того, что писатель ищет надлежащий творческий путь».
Намек на «объективный троцкизм» был крайне неприятным симптомом, но в целом Платонов мог быть благодарен судьбе за то, что взял псевдоним, начинавшийся на букву «П», и том со статьей о нем появился в 1934 году. Оставь он фамилию Климентов — а статьи на букву «К» выходили в 1931-м (тогда были разгромлены впоследствии расстрелянные Клычков и Клюев), — все было бы наверняка иначе.
И вообще дела как будто бы пошли на лад. «По словам жены, за последние месяцы весьма изменил свои резко пессимистические взгляды в творчестве и в разговорах. Может быть, это вызвано оживлением литературной деятельности. Получает ряд приглашений и заказов. Последний рассказ „Танырь“
[49] („Кр<асная> Новь“, № 9 — 34 г.) имел успех. Хвалил очень и Виктор ШКЛОВСКИЙ», — доносил 16 января 1935 года осведомитель секретно-политического отдела НКВД (так теперь называлась организация, продолжавшая вести летопись жизни А. П. Платонова).
Но благорастворение воздухов продолжалось недолго. 18 января в «Правде» появилась заметка близкого к Горькому писателя, «серапионова брата» Николая Никитина «Дремать и видеть наполовину», содержащая резкую критику «Такыра», и с нее начался новый виток травли Платонова. Особенность этой критики заключалась в том, что изначально ничего политического она в себе не содержала, и претензии к автору предъявлялись чисто вкусовые, стилистические и в общем-то бессмысленные. «От страха мне сначала показалось, что у Н. Никитина не одна голова барана, а две головы», — отреагировал Платонов в «Записных книжках» на никитинскую заметку, а в семейном архиве сохранилась отправленная домой телеграмма: «Телеграфируй немедленно срочной, какая критика. Не отчаивайся». То, что рецензия не была случайной и за Никитиным стояли и очень влиятельные литературные силы, и политическая составляющая, вскоре сказалось, однако Платонов узнал о том не сразу.
Тайный агент доносил в январе 1935-го: «14/1 уехал в Туркменистан на 2 месяца по договоренности с местными литературными кругами. Условия — 1000 руб. в месяц. Уезжал очень неохотно, в подавленном состоянии, „…как в ссылку…“, „…в колонию“. По словам жены, Марии Андр.
[50], отъезд был вынужден стесненным материальным положением (получает в Москве 400 руб. на троих в Тресте Точной механики)».
