Похвала литературного руководства обернулась для Платонова уникальной, пусть и не очень долгой победой, эхо которой раздавалось целый год. В 1937-м, выступая на пленуме правления Союза советских писателей, Ставский вновь подтвердил свои слова. Великий Лукач поставил платоновского Левина в один ряд с треневской Любовью Яровой, фадеевским Левинсоном, шолоховским Давыдовым и с Павлом Корчагиным Н. Островского. Столь высоко по лестнице советского успеха Платонов не взбирался никогда, но что-то шаткое, неуверенное было в этом подъеме…
В конце марта 1936 года он поехал в Карелию и встретился с новым героем — стрелочником-орденоносцем станции Медвежья гора Кировской железной дороги Иваном Алексеевичем Федоровым, о котором написал рассказ «Среди животных и растений». Лес, озеро, повседневная жизнь людей среди природы — весь этот ближний для его насельников мир был противопоставлен в рассказе дальнему, условно счастливому, фальшивому московскому существованию, о котором мечтает герой: «…там в вагонах музыка играет, там умные люди едут, они розовую воду пьют из бутылки и разговор разговаривают… Ему обидно было, что он не знает науки, не ездит в поездах с электричеством, не видел Москвы и только раз нюхал духи из флакона у жены начальника десятого разъезда. Ему лишь приходится бродить в туманном лесу — среди насекомых, растений и некультурности, когда там мчатся вдаль роскошные поезда».
В сопоставлении с «маленьким начальником» Левиным, который мыслит государственно, Пучков, этот по-настоящему «маленький человек», стрелочник во всех смыслах слова, более органичен. Рассказ о нем можно было написать даже в том случае, если бы он не совершил никакого подвига. Но Пучков его совершает: останавливает ценой собственного увечья мчащуюся на людей платформу и получает орден в Москве, куда так мечтал всю жизнь попасть и откуда вывозит самое сильное впечатление не от мавзолея, не от Кремля — «Я там американку видел в метро: она коричневая».
«Печатать» — поставил визу сотрудник «Октября» В. Ильенков. «Дорогой товарищ Платонов! Рассказ Ваш — „Среди животных и растений“ — написан прекрасно», — поздравлял Платонова редактор «Нового мира» И. Гронский. Однако в обеих редакциях потребовали поправок, и в итоге рассказ не был опубликован ни там ни сям, а 13 июля 1936 года в отсутствие отдыхавшего в Крыму автора в Союзе писателей состоялось обсуждение.
«В самой жизни героя нет ничего радостного… нет никакой перспективы… чрезвычайно грустный рассказ о бедной внутренней духовной и пустой жизни… Нет героя, нет подвига, есть случай… Прочитают этот рассказ сотни и тысячи людей и подумают: а что, если бы не было этого случая? Что, если бы он не упустил вагона, или упустил и потом не поймал? Причем он потерпел ранение. Это значило бы массу неприятностей вплоть до суда. Если бы не было ни того, ни другого. Спрашивается, есть ли в этой жизни, а ведь это Советский Союз, есть ли в этой жизни какая-нибудь радость? Нет, в ней радости нет. Значит, нужно из нее уйти».
Так говорил Ф. М. Левин, однофамилец героя платоновского «Бессмертия», литературный критик, впоследствии для возвращения книг Андрея Платонова много сделавший и даже написавший небольшие воспоминания «Несколько слов об Андрее Платонове». Более жесткими были суждения других участников: «Вне сомнения, при чтении этого рассказа должно
[56] получиться у читателя, особенно у железнодорожника, неприятный осадок… не чувствуется ни особой любви, ни уважения к герою, ни даже понимания его, а есть покровительственное отношение, которое не должно быть свойственно писателю… Тон рассказа нарочито пародийный <…> У Платонова такой взгляд на жизнь, что человек — это самое несчастное существо. У платоновского человека нет жажды к жизни».
Из выступления еще одного оратора, бывшего перевальского критика С. И. Пакентрейгера, известно о том, что он уже был на некоем писательском собрании, где обсуждалось творчество Платонова, и там «было прямо сказано, что это величайший писатель наш, что это самый гениальный писатель». «Меня поражают разговоры относительно Платонова, — обиделся Пакентрейгер. — Вообще говорить о Платонове почти не разрешается. Есть две точки зрения в отношении Платонова: одна точка зрения, которая ополчается против, а другие не дают сказать ни одного слова против Платонова… Споры о Платонове проистекают в совершенно ненормальной обстановке… О Платонове нельзя говорить — как только начинаешь говорить, сразу тебя перебивают… Зачем вы так сложно ставите вопрос, зачем я должен поверить, что Платонов гениальный писатель?»
Но самое достойное в стенограмме — речь писателя и критика Якова Рыкачева: «Платонов является очень сложной и интересной фигурой среди писателей. У нас найдется целый ряд литераторов, которые могут сказать, что здесь есть контрреволюционный душок. К Платонову надо подходить иначе. У него необычайно острое понимание страдания. Платонов начинает подходить к социализму и рассматривает социализм как то, что может излечить человечество от страдания. Надо помнить, товарищи, что у каждого к коммунизму свой путь… Платонов имеет право на этот путь. В тот момент, когда Платонов начинает идти по этому пути, его надо принять таким, как он есть».
И далее в ответ на возражение Ф. Левина, не пожелавшего «восторгаться и любоваться сложными и запутанными путями, которыми он [Платонов] идет к коммунизму, когда он делает различные пируэты и курбеты в сторону на своем пути», Рыкачев повысил градус защиты: «Нельзя говорить о Платонове, явлении очень сложном, трудном и талантливом, говорить легковесным простым тоном рассуждения, что у него тональность не такая. По отношению к Платонову это преступно».
Когда б еще про этого писателя так говорили?
Однако мнение Рыкачева осталось одиноким голосом человека, а обсуждение рассказа свелось к тому, что над ним надо еще работать, и Платонов его несколько переделал, сумев опубликовать лишь в 1940 году в апрельском номере журнала «Индустрия социализма» под названием «Жизнь в семействе», однако в сборник «Люди железнодорожной державы» его не взяли. Ну ладно этот рассказ. Там было к чему придраться, и в подвиге главного героя было нечто двусмысленное, что очень точно выразил мудрый родитель стрелочника: «…когда как шарахнешь что-нибудь в жизни, так либо ты герой, либо покойник» — гениальная формула тогдашней советской жизни.
Труднее было понять иную вещь. Расхваленное на высшем писательском уровне «Бессмертие» тоже не стал печатать ни один из толстых журналов. Требовали уступок, изменений, Платонов не соглашался, и осмелился напечатать «житие» Эммануила Левина лишь один печатный орган в СССР, ни прозу, ни поэзию обыкновенно не печатавший, — журнал «Литературный критик». В одной подборке с ним увидела свет другая, более известная платоновская новелла — «Фро», произведение в равной мере и биографическое, и нет.
Отношения ее героев, одержимого «любовью к дальнему» инженера Федора и томимой «любовью к ближнему» его молодой жены Ефросиньи Нефедовны Евстафьевой, чем-то похожи на отношения Андрея и Марии Платоновых, но переадресуя «Фро» изящное платоновское предисловие к «Бессмертию»: «…в этом рассказе нет фактов, хотя бы в малой мере не соответствующих действительности, и нет фактов, копирующих действительность».
