Итак: "православнейшие оплоты" – и те покинули Синод и Саблера. Смотря на все это жестко и сухо, я, проезжая по одной из самых непристойных улиц – Сергиевской, думаю: вот и здесь, и здесь – тоже "недовольны", тоже горячо обсуждают, с кем быть, с Синодом или с Гермогеном».
«Епископ Гермоген, с которым я как-то случайно встретился у А. С. Суворина, говорил мне, что он сначала относился к Распутину с большим вниманием, видя в нем некоторый духовный опыт и религиозную работу, но затем вполне точно убедился, что это хлыст, что он действительно развращающе действует на религиозных женщин. С одной инокиней, например, он четыре часа радел и довел ее до невозможного состояния. "Зачем ты это сделал?" – спрашивает Григория еп. Гермоген. "Я испытывал свои силы", – отвечает. "Знаешь, Григорий, – сказал епископ, – смотрел я на тебя, как на человека Божьего, а теперь смотрю как на змия-соблазнителя и архиерейской властью запрещаю тебе входить в православные семьи". На это Гриша покоробился было, но не послушал Гермогена. Затаил зло на него.
Когда возник вопрос о посвящении Гришки в православные священники, епископ Гермоген решительно восстал против этого и, как говорят, именно здесь и нашел свой подводный камень. Почти безграмотный (у меня есть записки с его подписью) хлыстовский начетчик оказался в XX веке – в те дни, когда принимают в Петербурге лордов и джентльменов, ученых и писателей, – большой силой. То, что было у нас в XVIII—XIX веках, в эпоху Татаринова повторяется, кажется, и теперь. По-видимому, голос святителя Гермогена против великосветской хлыстовщины раздался как раз вовремя».
Так писал Михаил Осипович Меньшиков, известный как один из самых яростных обличителей Григория Распутина, хотя справедливость требует привести выдержку из дневника генеральши Богданович, датируемую 26 февраля 1912 года: «Когда зашел разговор о Распутине, Меньшиков начал говорить не то, что писал про него; сказал, что он видел его у Сазонова, что Распутин на него произвел на этот раз впечатление, что он – верующий, искренний и проч.».
Если все это правда, то она лишний раз доказывает, что в истории с Распутиным много непростого, и Меньшиков претерпел эволюцию, обратную Феофановой и Гермогеновой, то есть от отрицания распутинской набожности до ее признания, – эволюцию, которую нынче претерпевают и некоторые наши современники. Но при всем уважении к ним, следует отметить, что Меньшиков успел опамятоваться.
Государь же, судя по воспоминаниям Родзянко, не питал к Гермогену личного зла:
«В одном из ближайших моих всеподданнейших докладов я доложил всю подноготную инцидента в св. синоде и просил смягчить участь невинно пострадавшего владыки. Государь ответил мне буквально следующее: "Я ничего не имею против епископа Гермогена. Считаю его честным, правдивым архипастырем и прямодушным человеком, способным стойко и бесстрашно отстаивать правду и непоколебимым в служении истине и достоинству православной церкви. Он будет скоро возвращен. Но я не мог не подвергнуть его наказанию, так как он открыто отказался подчиниться моему повелению".
Но прощения все же не последовало. Вероятно, иные воздействия оказались сильнее и поколебали слабую волю императора».
«Удаление епископа Гермогена не находится в связи с Распутиным, это неверно. Он был очень резок в своих речах», – говорил Государь А. Д. Самарину.
До 1915 года Гермоген находился в Жировецком монастыре, причем о его пребывании там свидетельства сохранились разные. В «Житии» Гермогена, составленном в связи с его недавним причислением к лику святых, говорится так:
«Подъезжая к Жировицам, владыка еще издали услышал колокольный звон. Настоятель и братия вышли встречать святителя. Монастырский двор был заполнен народом, и, обращаясь ко всем, владыка сказал:
– Я не считаю себя сосланным, но человеком, желающим всецело отдаться служению Господу Богу.
Поселившись в двух небольших комнатах на втором этаже каменного корпуса, он вел привычный для себя образ жизни подвижника; ложился поздно, но вставал неизменно в семь часов и часто служил. На его службы в монастырь приходило много народа из сел и из города Слонима».
Иное воспоминание о пребывании Гермогена в Жировецком монастыре оставил посетивший его в 1915 году протопресвитер Шавельский:
«Положение опальных епископов, заточенных в монастыри, всегда было тяжким. Епархиальные епископы сплошь и рядом не щадили самолюбия попавших в опалу своих собратий. Но тяжелее всего был гнет настоятелей монастырей, часто полуграмотных архимандритов, которые мелочно и грубо проявляли свою власть и права, не щадя архиерейского сана заключенных.
В данном случае положение епископа Гермогена осложнялось тем, что он был заточен в монастырь по высочайшему повелению. Местные епархиальные власти (Гродненской епархии) точно старались показать, что они строги к тому, кого не жалует царь. Епископу Гермогену жилось в монастыре худо. И Гродненский архиепископ Михаил, и невежественный архимандрит-настоятель монастыря, и даже весьма благостный и кроткий викарий, епископ Владимир, – каждый по-своему прижимали несчастного узника. Нас провели прямо в келью епископа Гермогена. Довольно просторная комната была в хаотическом беспорядке: столы завалены книгами, бумагами, лекарствами (епископ разными травами лечил крестьян), кусками хлеба и всякой всячиной. Сам епископ встретил нас на пороге кельи. Когда я передал ему приветствие от великого князя, он так обратился ко мне: "Если бы ангел слетел с неба, он не принес бы мне большей радости, чем ваш приезд!" Но затем он засыпал меня жалобами: все его притесняют, а особенно настоятель монастыря. Он не разрешает ему часто служить, а когда и разрешит, не оказывает должных почестей его сану: для сослужения не дает больше одного иеромонаха, при выходе из храма, по окончании службы, не провожает его трезвоном и т. п. Жаловался епископ также на скудную пищу, на невнимательность к его просьбам и пр. "Если бы не соседние помещики, доставляющие мне всё необходимое, – я умер бы с голоду", – закончил он свои жалобы на архимандрита.
Епископ Владимир по-своему притеснял его. В г. Слониме в великолепных казармах 118 пехотного Шуйского полка помещалось 7 госпиталей. Начальство этих госпиталей со священниками обратилось к епископу Гермогену с просьбой совершить Богослужение в их прекрасной церкви, но епископ Владимир не разрешил ему выехать из монастыря.
Утешив епископа, я посетил архимандрита, которому, не стесняясь, заявил, что о тягостном положении епископа Гермогена известно великому князю, и что применяемые в отношении епископа грубые меры несомненно осудит и сам Государь».
В 1915 году в связи с угрозой занятия Жировецкого монастыря немцами Гермогена перевели в Николо-Угрешский монастырь.
В показаниях С. П. Белецкого ЧСК в 1917 году приводится свидетельство об обеде, на котором присутствовали Распутин и архиепископ Тверской (по всей видимости, Серафим (Чичагов), хотя имени его Белецкий не называет, но говорит о том, что архиепископ Тверской «относился к Распутину лично отрицательно и даже говорил о его неправильной оценке в высоких сферах личности некоторых иерархов, в особенности епископа Гермогена, но с влиянием Распутина считался») и где речь зашла об опальном Гермогене.
