Когда я об этом рассказывал после одной старице-деве, она в умилении сказала:
– Господи! Какие еще подвижники есть на земле!
Одна матушка, жена священника, прислала о. Феофану вышитый пояс на подрясник; а он бросил его в пылающую печь.
Так началась иноческая жизнь его…
Еп. Феофан отодвигал дальше от себя людей, в особенности женщин.
Иногда в этом отношении были случаи из ряду вон выходящие. Например, однажды он был в Ялте у Архиепископа Алексия. К тому приехали с визитом аристократы, муж и жена. Подошли под благословение к архиерею, а с ним, как еще тогда Архимандритом, хотели поздороваться "за руку". Мужу еще он ответил рукопожатием, а когда и жена протянула ему руку, то он поклонился ей, а руки протянул за спину. Получилась неловкость: рука ее так и повисла в воздухе. Тогда архиепископу пришлось объяснить, что, вообще, монахи не здороваются с женщинами через рукопожатие, сохраняя целомудрие. Едва ли был другой такой пример!
Раз мне пришлось купить ему билет в купе вагона (двухместного). Но после туда пришла и какая-то женщина. Немедленно он, вызвав меня в коридор, просил откупить другое целое купе, заплатив за 2 места. Так я и сделал, конечно.
За это благочестие и чтили его люди», – писал в своих мемуарах митрополит Вениамин.
И вот именно к этому человеку пришла письменная исповедь женщины, которая признавалась в плотском грехе с Распутиным.
«Распутин умел внушать своим последовательницам, что они не должны каяться на исповеди в грехах прелюбодеяния, так как этим только смутят исповедующих, не поймут их», – показывал епископ Феофан на следствии, и это показание подтверждает воспитательница царских детей С. И. Тютчева: «Распутин заставлял их делать то, что ему нужно было, выдавая себя за человека, действующего по велению Святого Духа <…> при этом предупреждал, чтобы не говорили Феофану, облекая это в софизм: "Феофан – простец, и не поймет этих таинств, осудит их, тем самым осудит Святого Духа и совершит смертный грех"».
«Волк в овечьей шкуре, сектант хлыстовского типа, который учит своих почитательниц не открывать тайн даже своим духовникам. Ибо греха в том, что эти сектанты делают, якобы нет, но духовники не доросли до сознания этого… Заручившись письменной исповедью, я написал бывшему императору второе письмо… где утверждал, что Распутин не только находится в состоянии духовной прелести, но является преступником в религиозном и нравственном смысле… ибо, как следовало из исповеди, отец Григорий соблазнял свои жертвы. Я чувствовал, что меня не хотят выслушать и понять… Все это настолько меня удручило, что я сильно заболел – у меня обнаружился паралич лицевого нерва», – говорил Феофан.
Письменная, равно как и устная, исповедь есть тайна, знать которую на земле, кроме духовника, никто не может. Но тем не менее одна из исповедей женщин, соблазненных Распутиным, в печати позднее появилась. Исповедь Хионии Берладской, побывавшей в Покровском еще в 1907 году. Как и откуда она стала всеобщим достоянием, та ли это самая исповедь, которую читал Феофан, кто решился пустить ее по рукам и насколько правомерно было предавать ее гласности – все это доподлинно неизвестно и с моральной точки зрения с трудом может быть оценено. Текст этой исповеди впоследствии попытался опубликовать М. А. Новоселов, а когда у него не получилось это сделать, она разошлась в тогдашнем «самиздате»:
«…Муж покончил с собой, похоронили тайно, но случайно я узнала и сейчас же обвинила себя, если и невольно, то что-нибудь не дала ему и послужила причиной его самоубийства. С таким чувством жила и страдала, все время была в работе, посте, не спала и не ела, ходила, не отдавая отчета, что на мне надето <…> дошла до того, что не могла стоять в церкви, от пения делалось дурно <…> Так жила постоянно одинокая, без улыбки, с тяжким камнем. Одна знакомая предложила мне познакомиться с одним человеком, мужичком, который очень успокаивает душу и говорит сокровенное сердца. …Я захотела его видеть, и свидание с ним было назначено у меня. Пришел он позже назначенного времени, и я сначала ждала и волновалась, а потом наступило обычное безразличное состояние ко всему внешнему. Я ушла в свое внутреннее терзание совести за смерть мужа. Звонок. Торопливо раздеваясь, быстро, быстро подбежал ко мне человек с особенным взглядом, положил руку на темя головы и проговорил: "Ведь у Господа были ученики, и то один из них повесился, так это у Господа, а ты-то что думаешь?" Глубоко вошла эта фраза в мою тайну души и как бороздой раскопошила и встряхнула. Я как-то ожила: сказано было так твердо, как бы снялось горе с меня этими словами. Я размышляла о сказанном и постепенно успокоилась и хотела еще видеть его, получить запас энергии, сочла его взгляд очень странным, магнетическим. Мне очень хотелось расправить свое скорченное нутро, как замерзшему воробью – крылья в тепле. Вскоре Григорий привел мне старшую и, как мне кажется, первую его ученицу, которая много мне помогла, чтобы твердо укрепить свое убеждение, что он свят. Это не сразу вошло в душу. Я старалась подчиняться во всем, и когда в душе восставало: "не надо, не хочется", или тяжесть была к исполнению послушания, я борола все это, настаивая, что не понимаю, что все это ново и что слова его – святой закон и не мне рассуждать.
Меня ласкали, он говорил, что грехов на мне нет, а если и есть, то они от врага, и так постепенно у меня созрело убеждение полного спасения и – что все мои грехи он взял на себя, и с ним я в раю. Я стала жить, явилось сознание жизни христианской, желание исправиться и следить за собой и быть в молитве непрестанно, призывая милосердие Бога своего. Я уже знала, что женский пол очищается от сближения с ним, но не знала точно: как и что? Но знала, что меня ждет испытание в отношении чувства. Я была спокойна, к нему не чувствовала ничего, и ласки его иногда меня тяготили – бесконечные прижимания и поцелуи, с желанием поцелуя в губы. Я скорее видела в них опыт терпения и радовалась концу их.
Мои родные, видя во мне перемену от смерти к жизни, поверили и полюбили его и были благодарны и даже по его просьбе решили пустить меня с моим сыном в Покровское на некоторое время. Уезжая, он сказал, что я еду надолго, я уже верила всему, и хотя не собиралась надолго, но покорилась и верила. Ехали Григорий, одна сестра, я и сын. Вечером, когда все легли – но, Господи, что вы должны услышать, – он слез со своего места и лег со мной рядом, начиная сильно ласкать, целовать и говорить самые влюбленные слова и спрашивать: "Пойдешь за меня замуж?" Я отвечала: "Если это надо". Я была вся в его власти, верила в спасение души только через него, в чем бы это ни выразилось. На все это: поцелуи, слова, страстные взгляды, на все я смотрела как на испытание чистоты моей любви к нему, и вспомнила слова его ученицы о смутном испытании, очень тяжком. Господи, помоги. Вдруг он предлагает мне соблазниться в грешной любви, говоря, что страшно меня любит и что это будет тайна… Я была тверда, что это он испытывает, а сам чист, и, вероятно, высказала, потом что он предложил мне убедиться, что он меня любит как мужчина – Господи, помоги написать все, – заставил меня приготовиться как женщине… и начал совершать, что мужу возможно, имея к тому то, что дается во время страсти…
