Граф Владимир Николаевич Коковцов скончался в 1943-м. В том же году умерли министр внутренних дел Николай Борисович Щербатов и лидер кадетской партии, автор слогана «Глупость или измена?» Павел Николаевич Милюков. Генерал Павел Григорьевич Курлов умер в 1923 году. Председатель Совета министров Александр Федорович Трепов, оставивший свой пост через три дня после смерти Распутина, скончался в Ницце в 1928 году. Вынужденный покинуть свиту Государя из-за своего отрицательного отношения к Распутину, князь Владимир Николаевич Орлов умер в Париже в 1927 году. Министр земледелия Александр Николаевич Наумов, тот самый, кто так ярко написал о своей встрече с Распутиным и о своем отказе выполнить его просьбу, ушел из жизни в 1950 году. Жандармский генерал и по совместительству известный историк Александр Иванович Спиридович умер в 1952 году в США (в Йельском университете ныне хранится его архив), его коллега Константин Иванович Глобачев – в 1941-м. Михаил Степанович Комиссаров умер в 1933 году, как пишет С. В. Фомин. «в Чикаго в результате несчастного случая». Перед тем как покинуть Россию, он некоторое время служил в ВЧК. В 1927 году скончался камергер Владимир Иосифович Гурко, автор книги «Царь и царица», а также прозвучавшей на всю страну фразы «Нам нужна власть с хлыстом, а не власть, которая сама под хлыстом». Еще один противник Распутина писатель Иван Александрович Родионов, присутствовавший при попытке оскопления крестьянина в декабре 1911 года, скончался в Берлине в 1940 году. Другой участник тех событий юродивый Митя Козельский был сослан после революции в Соловки и там расстрелян.
Министр двора граф Владимир Борисович Фредерике умер в 1927 году, его зять, дворцовый комендант Владимир Николаевич Воейков, – в 1942-м. Ближайший друг Царской Семьи, флигель-адъютант Н. П. Саблин, чье место, по мнению многих современников, должно было быть возле Царской Семьи и который покинул дворец сразу после революции, скончался в 1937-м.
Об эмигрантской поре в жизни Саблина писал в мемуарах Роман Гуль: «Н. П. Саблин несколько раз говорил мне, что "государь через Нилова передал ему, что он правильно поступил, не поехав с ними в Тобольск". Думаю, эту фразу Саблин повторял мне несколько раз, потому что в кругах монархистов некоторые упрекали его ("ваше место было – быть с царской семьей до конца") в том, что он, очень близкий царской семье человек, не поступил так, как поступил граф Илья Татищев, который остался верен царской семье до конца, поехав с ней в Тобольск, и вместе с ней был зверски умерщвлен большевиками».
В 1957 году умер Василий Алексеевич Маклаков. «Он, как, впрочем, и некоторые другие бывшие правые кадеты и "прогрессисты", тяжело переживал свою вину и роль в революции, – писала о Маклакове неплохо знавшая его в эмиграции Нина Берберова. – Он говорил, что не только не надо было Милюкову произносить свою знаменитую речь в Думе в ноябре 1916 года "Глупость или измена?", но не надо было и убивать Распутина. Будучи сам крупным масоном, он глубоко (и вероятно, несправедливо) презирал тех членов ложи (главным образом московской), которые "конспирировали еще в 1915 году". Я имею основания думать, что в его бумагах остались его записи об этом, та часть его мемуаров, которая, конечно, до сих пор напечатана быть не могла».
Очень часто в этой книге мы ссылались на мемуары двух членов Синода и страстных оппонентов – протопресвитера Георгия Ивановича Шавельского и князя Николая Давидовича Жевахова. Их послереволюционные судьбы по-своему весьма поучительны. Оба они эмигрировали, оба пытались играть активную роль в делах Церкви (Шавельский более успешно) и в биографиях обоих были свои темные пятна.
О Шавельском писал Михаил Агурский:
«Сразу после февральской революции возникло движение т. н. "церковного большевизма", лидером которого неожиданно оказался оппортунист, глава русского военного духовенства Г. Шавельский, очень близкий к Николаю II и в прошлом даже участник Союза русского народа. Его особенно активно поддерживали А. Введенский, А. Егоров и П. Боярский.
"Церковный большевизм" требовал глубоких церковных реформ, и в частности резкого повышения роли белого духовенства и мирян.
Он распался после прихода к власти большевиков, но силы, вызвавшие его к жизни, не исчезли и дали себя знать, когда советская власть решила опереться на них. "Церковные большевики", Введенский и Боярский (Егоров умер в 1919 г.) оказываются ключевыми фигурами обновленчества».
Сам Шавельский об этом эпизоде своей биографии ничего не пишет, но многие страницы его воспоминаний были продиктованы максимализмом как в оценке Распутина, так и Царицы Александры Федоровны и очень многих видных русских иерархов и клириков, в том числе и тех, кто ныне канонизирован. В эмиграции последний протопресвитер армии и флота оказался в Софии, от церковной жизни отошел, преподавал в Софийском университете на богословском факультете и умер в Болгарии в январе 1951 года. Было ему тогда 80 лет. Просоветские власти, судя по всему, старика не тронули. Воспоминания протопресвитера опубликовало в 1954 году Издательство имени Чехова в Нью-Йорке.
Князь Николай Жевахов сразу же после революции был выведен из состава Синода, во время Гражданской войны находился сначала в Киеве, потом бежал на юг, сильно бедствовал, но помог ему владыка Питирим (Окнов), приютивший его в своем монастыре. В январе 1920 года в составе группы русских архиереев на корабле «Иртыш» Жевахов оставил Россию. Шавельский в своих мемуарах обвинял его во всех смертных грехах, начиная с воровства и кончая «делом развала нашей церкви», но трудно сказать, была ли под этими обвинениями основа. Начиная с 1922 года, Жевахов, фактически отторгнутый как либеральной, так и консервативной частью эмиграции (главным образом за репутацию «распутинца»), принялся налаживать связи с немецким националистическим движением, и его дальнейшая судьба и пронацистские симпатии безо всяких пропагандистских штампов подтвердили, что от антимасонской риторики до фашизма путь и в самом деле бывает недалеким. Умер князь в 1938 году
[72], не дожив трех лет до тех, когда его новые друзья вторгались в Россию, чтобы, уничтожая все живое, освобождать нашу землю от жидо-масонской власти.
Долгую жизнь на родине прожили хорошо знавшие Распутина братья Бонч-Бруевичи: поддерживавший его Владимир Дмитриевич и выступавший против него Михаил Дмитриевич. Эта разница во взглядах на царского друга не помешала им после революции служить общему господину, хотя и каждый на своей ниве. После отставки с должности управделами Московского Кремля, по проискам Троцкого и Каменева, старший из Бойчей пытался приспособить русских сектантов к условиям социализма в колхозе «Лесные поляны», в 1930-е годы был назначен директором Литературного музея, а впоследствии перешел на работу в Музей истории религии и атеизма; младший состоял на военной службе, и, если не считать краткого эпизода, связанного с арестом по делу «Весна»
[73] в 1931 году, жизнь его сложилась вполне благополучно. Михаил Дмитриевич умер в 1956 году, написав мемуары «Вся власть Советам!» и довольно большую порцию доносов на своих сослуживцев. Владимир Дмитриевич скончался на год раньше, в 1955-м.
