– Представьте себе, что отец Гавриил Великой Княгине (Елизавете Федоровне. – А. В.) сказал. Она спрашивала его про Распутина.
(При дворе, как я знаю, было несколько партий; у императрицы была родственница, не менее ее настроенная мистически, с преклонением перед старчеством, но не столь разборчивая; да и то сказать, надо иметь большое духовное прозрение, чтобы отличать истинно святого от человека, близкого к бесам и их чудесам; стоит только вспомнить, кто ввел этого Распутина…)
– …И что же он сказал?! "Убить его, что паука: сорок грехов простится…"
Читатель уже знает про шутки о. Гавриила, но в таком сочетании слов, значений и обстоятельств еще их не встречал.
– Но какое же мое положение, – продолжает старец, к которому ездила вся Гатчина, все графини и княгини и весь набожный двор. – Великая Княгиня спрашивает меня: "А вы, батюшка, как думаете? Ведь вы понимаете, что это значит? Понимаете?"
Я молчу, даю старцу высказаться до конца. Понятно, Дмитрий Павлович, Пуришкевич, Юсупов если бы знали об этом – а они, конечно, не могли знать, – имели бы лишний козырь в своих действиях и ссылались бы, веруя или не веруя: "Вот и старцы…"
– Я ей отвечаю: "Нет, я не могу благословить… Что вы, да разве это можно… Нет, не могу"».
Расхождение более чем трагическое: один старец готов убийство благословить, другой – нет. Комментировать эту ситуацию немыслимо, но можно констатировать одну вещь: до какой степени должна была накалиться атмосфера и в обществе, и в Церкви, чтобы благочестивый монах в уединенной келье («Он имел колоссальную свободу духа, в которой только и познается истинная высота подвижника», – писал о старце Гаврииле епископ Варнава, предваряя вышеописанный эпизод), пусть и в сердцах, пожелал на склоне лет чьей-то смерти. Позднее это настроение отзовется и в приветственных телеграммах, которые пошлет Елизавета Федоровна убийце Распутина Великому Князю Дмитрию Павловичу и матери Феликса Юсупова княгине Зинаиде Юсуповой, что также трудно укладывается в голове: как могла православная монахиня, впоследствии принявшая мученическую кончину и причисленная к лику святых, приветствовать убийц? Но так было.
Впрочем, и тут Распутин пожинал плоды своей политики. И тут он настроил против себя очень многих людей. Изгнания Самарина ни в церковной среде, ни в обществе ему не простили. А сам находившийся еще не так давно под церковным следствием сибирский крестьянин по-прежнему и даже больше чем когда бы то ни было влиял на положение дел в Церкви и в Синоде, где архиереи еще пытались ему противостоять, но без особого успеха и без прежнего рвения.
Митрополит Евлогий писал в своих воспоминаниях о том, как однажды после рассказов рязанского губернатора о вредном влиянии толков о Распутине в войсках его «подбили написать об этом Государю с обещанием доставить по назначению через верные руки».
«Я, – вспоминал митрополит, – написал довольно горячее письмо; конечно, оно не имело никаких последствий, не знаю даже, было ли оно доложено Государю, скорее думаю, что нет…»
Известны, впрочем, случаи, когда архиереи напрямую обращались к Императору в связи с Распутиным. О подобном эпизоде рассказывается в «Житии» священномученика Андроника, архиепископа Пермского:
«В 1916 году владыка ездил в ставку Верховного Главнокомандующего с депутацией от Пермской губернии.
Находившийся ранее в Перми Троицко-Сергиевский пехотный полк получил в этом году название "Пермский", и пермяки поднесли полку новое знамя. После торжественной церемонии пермская депутация была принята Государем. На другой день епископ Андроник служил литургию в походной церкви при штабе главнокомандующего в присутствии Государя и офицеров ставки. Когда Государь приложился ко кресту, владыка попросил у него позволения поговорить с ним наедине. Государь согласился и пригласил его в здание штаба. Во время свидания епископ стал увещевать Государя, говоря ему, что Григорий Распутин личность недостойная, что о нем много говорят грязного, нехорошего, и близость его к царской семье порождает множество сплетен и компрометирует Государя.
Молча выслушал Государь святителя, и когда тот кончил, встал с кресла и позвонил в колокольчик.
– Граф, проводите владыку! – сказал Государь вошедшему министру двора графу Фредериксу. И сам пошел к выходу. В дверях он обернулся и сказал:
– До свидания, владыка, советую вам не верить всякому вздору.
Император был задет этим выговором. Но святитель не мог не сказать того, в чем был убежден, ища не своей выгоды, а пользы Государя и народа. Ответ Государя и невозможность откровенного разговора с ним были весьма прискорбны ему.
В отличие от многих архиереев и пастырей, равнодушно смотревших на жизнь современного им государства, епископ считал это равнодушие пастырей к политической жизни страны весьма предосудительным, причину его видел в лени и нежелании потрудиться и вникнуть в существо происходящих событий».
Это было не совсем так. Причина «равнодушия пастырей» к политической жизни состояла не в их нежелании трудиться и лени, а в бесплодности всех усилий и трудов, некогда начатых епископом Феофаном и кем только не продолженных. Вразумить Императора не удалось никому, и от безысходности оставалось разве что слушать совета старца Гавриила или же идти по пути, предложенному протоиереем Владимиром Игнатьевичем Востоковым, одним из самых известных и ярких московских проповедников, входившим в окружение Великой Княгини Елизаветы Федоровны и А. Д. Самарина. В борьбе с Распутиным отец Владимир Востоков был ветераном. Еще в 1913 году за статью о Распутине, опубликованную в духовно-литературном ежемесячнике «Отклики на жизнь», он был удален митрополитом Макарием из Москвы в Успенскую церковь Брусенского монастыря под Коломной.
«Московский священник Востоков в издаваемом им журнале много писал о Распутине и об отношениях сего последнего ко Дворцу. В одной из своих статей он дерзнул употребить выражения недозволительные в отношении к священным особам. На это обращено было внимание Св. Синода, который дал знать мне, как епархиальному начальнику, чтобы Востоков административно перемещен был из Москвы в сельский приход», – писал об этом впоследствии митрополит.
Опала иерея не остудила и не помешала бороться против Распутина и в дальнейшем, вызывая гнев Императрицы.
«Был у священника Востокова, который все время открыто выступает против старца, – отметил в своем дневнике историк С. Мельгунов. – Востоков по поводу своих выступлений в журнале "Отклики и жизнь" (систематически конфискуются) был вызываем к Климовичу и Мрозовскому. Те требовали, чтобы Востоков прекратил свои выступления. Он решительно отказывался – это его долг <…> Востоков утверждает, что Распутин – хлыст, который все делает, чтобы разрушить церковь и таинство брака. Востоков писал уфимскому епископу Андрею о том, что необходимо отторгнуться от официальной церкви, которая, благодаря Распутину, совершенно дискредитирована. Епископ Андрей убеждал Востокова повременить, но писал, что он и другие с ним.
По словам Востокова, собрал богатые материалы о Распутине Новоселов. Востоков говорит о необходимости обзавестись типографией для издания документов о Распутине. Священник заговорил о нелегальной типографии! Еще более знаменательно то, что Востоков говорит о необходимости переворота вроде тех, которые были при Екатерине, Павле. Нужен переворот, а не революция – последней, как духовный пастырь, он проповедовать не может. Если учесть связь Востокова с кружком Самарина, то станет ясным, что в этих кругах говорят определенно о перевороте».
