«…главной причиной его назначения на Карталинскую кафедру в качестве Экзарха, как нам кажется, была его преданность к "царствующему дому", которая особенно видна из его проповеди, произнесенной по случаю манифеста 1905 года, – пишут авторы биографии Алексия. – Период, в который был назначен епископ Алексий Экзархом Грузии, был периодом революционного брожения в Грузии. Вот туда-то и нужно было, по мысли "царствующего дома", назначить такого иерарха, который отличался бы преданностью государственной власти и имел незаурядные способности. Таким-то иерархом и явился епископ Алексий, который и был назначен в сане архиепископа на кафедру Карталинскую в качестве Экзарха Грузии.
Будучи епископом Тобольским, Преосв. Алексий, подобно своему предшественнику архиепископу Антонию, трудился для прославления святителя Иоанна Максимовича. Он всенародно молился, да сподобит Господь Тобольск и Россию петь не "Вечную память", а "Величаем тя, святителю отче Иоанн". Это предсказание Преосвященного Алексия через несколько лет исполнилось».
С. В. Фомин в книге «Последний царский святой» приводит выписки из заметок одного из русских архиереев (имени которого он не называет): «А почему наместник остановился именно на Алексии Тобольском, то Саблер объясняет тем, что об Алексии много говорил наместнику покойный экзарх, выставляя его жертвою гонения обер-прокурора, что он достойный человек, бывший ректор Академии. А тут еще при погребении экзарха Преосвященный Алексий сказал речь, "немудреную, правда", но понравившуюся присутствовавшим при погребении трем дочерям наместника, речь эту потребовала себе жена наместника, "с давних пор ненавистница Обер-прокурора", ей она тоже понравилась, и вот результатом всего этого и явилась рекомендация наместника не "обер-прокурорских" кандидатов, а Преосвященного Алексия, которого он до сих пор не знал».
О влиянии Распутина, как видим, ни слова…
Однако занимать Грузинскую кафедру новому архиерею долго не пришлось. Полгода спустя после своего назначения, 20 мая 1914 года, Алексий скончался. Похоронили его в родном селе в Вятской губернии. Как пишет в одной из своих книг уроженец Вятки писатель Владимир Крупин, когда после революции могилу архиепископа хотели разорить, один из ее осквернителей обезножил.
В том же, 1914 году в Твери, в воскресенье на Крестопоклонной неделе Великого поста, отслужив литургию, преставился епископ Антоний, начавший расследовать принадлежность Распутина к хлыстовской секте. Алексий пережил его на два месяца. Так, по воле Божьей, почти в одно и то же время не стало того, кто дело о хлыстовстве опытного странника открыл, и того, кто его закрыл.
А Григорий Распутин-Новый меж тем вершил свой путь.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Несчастье в Беловежской Пуще. Лирика и физика. Врачеватель и гипнотизер. Спасение Вырубовой. Рассказ Тэффи. Царский дневник. Большая политика. Отставка Коковцова. Балканский кризис 1912 года. Основной инстинкт
Лето 1912 года Распутин провел в Покровском. Существует предположение, что на этот раз его летние каникулы могли затянуться, так как полиция имела предписание воспрепятствовать его приезду в Петербург, но история России была обречена идти по одной дороге с опытным странником. В сентябре во время пребывания Царской Семьи в Беловежской Пуще случилось несчастье с царевичем Алексеем. Мальчик упал, и вскоре у него началось сильное внутреннее кровоизлияние в паху. В октябре стало казаться, что произойдет непоправимое.
«…три недели он находился между жизнью и смертью, день и ночь кричал от боли; окружающим было тяжело слышать его постоянные стоны, так что иногда, проходя его комнату, мы затыкали уши, – вспоминала Вырубова. – Государыня все это время не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами просиживая у кровати своего маленького больного сына, который лежал на бочку с поднятой ножкой, часто без сознания. Ногу эту Алексей Николаевич потом долго не мог выпрямить. Крошечное, восковое лицо с заостренным носиком было похоже на покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и грустный.
Как-то раз, войдя в комнату сына и услышав его отчаянные стоны, Государь выбежал из комнаты и, запершись у себя в кабинете, расплакался. Однажды Алексей Николаевич сказал своим родителям:
"Когда я умру, поставьте мне в парке маленький каменный памятник"».
Газеты печатали официальные бюллетени о состоянии здоровья Наследника. В церквях шли молебны. Распутин был в эту пору в Покровском. Вырубова по просьбе Государыни отправила в Сибирь телеграмму с просьбой о помощи.
О том, что произошло дальше, существует художественный рассказ писателя Анри Труайя, который опирался на воспоминания Матрены Распутиной:
«Распутин получил депешу в тот же день, в полдень. Он сидел в кругу семьи за столом. Старшая дочь Мария прочитывает ему телеграмму. Немедля он встает, проходит в залу, где висят самые почитаемые иконы, и велит Марии следовать за ним: "Голубка моя, надо совершить очень важное таинство. Пусть это удастся… Ничего не бойся и не разрешай никому сюда входить… Если хочешь, можешь остаться, но молчи и не мешай. Молча молись, про себя!" Бросившись на колени, он кричит: "Излечи своего сына Алексея, если это в твоей власти. Отдай ему мои силы, Господи, пусть они помогут ему излечиться!" В этот момент лицо его начинает светиться, он не чувствует себя, обильный пот заливает лоб и щеки. Он задыхается от неимоверных усилий и падает как подкошенный. Подтянул ногу к животу, другая выпрямлена. "Как будто он испытывал ужасную агонию, – вспоминала Мария. – Я думала, он умирает. Не знаю, сколько прошло времени, он открыл глаза и улыбнулся". Он освободил ребенка, взяв на себя его боль по воле Божьей. Распутин пошел на почту и отправил телеграмму: "Болезнь не такая уж страшная. Не дай врачам изгаляться!"»
Это только художественная проза. Не склонный к лирике Андрей Амальрик описал то же самое суше и лаконичнее, ссылаясь на воспоминания очевидцев:
«На следующее утро, вспоминает Мосолов, они с бароном Фредериксом "узнали, что в апартаментах императрицы и наследника царит большое волнение. Государыня получила телеграмму от Распутина, сообщавшего, что здоровье Цесаревича исправится и что он вскоре освободится от страданий… В два часа врачи пришли опять ко мне, и первое, что они сказали, было, что кровотечение у цесаревича остановилось. По словам императрицы, это было уже не в первый раз, когда старец спасал жизнь наследника".
Телеграмма не сохранилась
[42], но общий смысл был тот, что наследник не умрет, болезнь не так страшна, пусть только доктора его не слишком беспокоят. Мэсси пишет, что с медицинской точки зрения это был разумный совет, хлопоты вокруг наследника и истерия самой Александры Федоровны создавали напряжение, уже само по себе губительное. Вызванное телеграммой успокоение царицы передалось и мальчику.
