— Издеваешься?
Он знал ответ — Мира никогда не издевалась. Хорошо это или плохо, но сие ей было не дано от природы. Однако представлять себя прима-балеруном было забавно. С минуту Мор наслаждался картинками в собственном воображении.
— Ты бы ходила на мои концерты?
— Конечно.
— И цветы бы носила?
— Сама бы выращивала.
— Тьфу на тебя. Никогда не подловишься — Мать всего сущего. И все-таки, зачем мы здесь? Смотришь, сдалась она или нет? Почти сдалась. Она же черная внутри — коснись я ее, и треснет.
— А ты коснись.
Мор даже вздрогнул от удивления. Любовь предлагала ему сделать первый шаг?
— Так сильно в нее веришь?
— Увидим.
Женщина в белом платье никогда не мерзла. Рядом с ней в самое уютное время года превращалась и промозглая осень, и кусающаяся морозами зима. И даже грязная весна в индустриальном, лишенном растительности городе пахла свежим ветром перемен, если рядом стояла Мира.
— И коснусь.
Мор не любил, когда его проверяли. И коснуться Белинды он теперь желал побольнее. Долго целился, присматривался к энергиям, выбирал наиболее слабую, прерывающуюся. Затем запустил в бритую девчонку тонкий, черный и клубящийся луч. Тот коснулся головы, сознания.
Лин оступилась, подвернула лодыжку. Осела на траву, принялась тереть саднящее место. Взгляд хмурый, губы поджаты. Затем случайно повернула голову и увидела, что неподалеку от нее «танцует» старец — Мастер Саин: выписывает руками, ногами, телом волны, собирает энергию природы, аккумулирует ее в себе, воздает Небу и Земле благодарность за сущее. Старец двигался необычайно плавно и красиво; Белинде от собственной неуклюжести сделалось и вовсе стыдно.
«Она слабачка, — читалось на ее лице, и ни одна мысль не укрылась ни от Мора, ни от Миры, — она не умеет ни набирать энергию, ни исцеляться, ни правильно есть, ни правильно слушать тишину. Она притворяется. Желает верить, что сможет, но знает, что не сможет. Ей нужно уйти».
— Видишь? Одна неудача, и она сдалась.
— Но теперь ведь моя очередь? — Мира мягко улыбалась.
— Пошлешь ей Любви? Надолго ли хватит?
— В ней достаточно Любви, как и в каждом человеке. Просто она должна вспомнить о ней.
— Как?
Его спутница уже подняла вверх руку. Невидимый приказ, указывающий в направлении девчонки перст, и на руке Белинды слабо засветилась «печать» — та самая звезда.
— Ты проиграешь! — хохотал Мор. — Она не верит ни в тебя, ни в знаки, ни в эту звезду. Ошибочный ход, Мать-Любовь. Лучше б ты ей кинула кусок тепла.
«Как собаке кость», — прозвучало в воздухе.
— Пойдем, — Мира уже развернулась, чтобы уйти.
— Эй, ты что ж, не будешь даже смотреть на результат?
— Не буду.
— Ты настолько в нем уверена?
— У нас на сегодня еще есть дела.
Высокогорный ветер трепал подол белого платья и касался тяжелых черных волос, лежащих на спине. Ветер флиртовал с женщиной, обвивался вокруг нее, словно кот, просил его погладить. Мира пропускала потоки воздуха сквозь пальцы — ветер мурчал.
Мор чертыхнулся. Черт, почему у нее всегда все так хорошо?
И пошел, не удостоив оставленную на поляне Белинду и взглядом, следом за той, которая пахла корицей, лепестками фиалки и золотым солнечным светом.
* * *
Мастер Саин. Морщинистое лицо, опущенные далеко вниз кончики длинных седых усов и прорези глаз — настолько узкие, что сквозь них, казалось бы, невозможно видеть. Серая роба, узловатые суставы пальцев.
Старик будто плавал в воздухе, не касаясь стопами земли. Он то манил к себе закат, то выдавал из недр собственного тела что-то невидимое — то, что дарил воздуху, земле, траве и горам. Выписывал то волны, то геометрические фигуры руками и коленями, то выпрямлялся, то вновь приседал столь плавно, будто возраст никогда не являлся помехой для его изношенного тела. Мастер пел вместе с природой. Пел душой.
Белинде, глядя на него, делалось и вовсе муторно. Она и простейших-то вещей повторить не может, а чтобы такое? Зря «серебристый» поверил в нее — «продержись месяц». Хотя, поверил ли? Скорее, дал задание. Она не дождется его — свалит отсюда раньше. Потому что устала, потому что у нее все болит, потому что никто ничего не объясняет…
Желание покинуть монастырь цвело и наливалось, словно гнойный бутон. И этот бутон лопнул бы — как пить дать, лопнул — если бы…
Если бы в этот самый момент на тыльной стороне ладони вновь не засветилась звезда — «звезда Миры».
Лин поначалу застыла, а затем шумно выдохнула.
О ней помнили… Та женщина, которая прислала ее сюда, помнила о ней и теперь словно говорила — не сдавайся. Иди вперед, даже если тяжело, просто иди. Иди.
И стало стыдно за стыд. За то, что так быстро склоняется голова и никнут плечи, за то, что не верится в себя тогда, когда в тебя верят другие.
Белинда поднялась с земли. Долго стояла с закрытыми глазами, втягивая прохладный воздух; заходило за холмы солнце.
А, если бы она умела так же, как Мастер Саин? Как бы чувствовала она себя? Спокойной, гордой, полной тишины и любви.
И ей до рези в животе, до самых недр смятенной души вдруг захотелось так же научиться — чтобы плыть над землей, чтобы сила в руках, чтобы покой в мыслях. Чтобы без подселенца, без страха, без извечных тревог.
(William Joseph — Within)
Лин сама не заметила, как задвигалась. Да, она не Мастер Саин, но притворится, что поет вместе с природой. Она погладит руками ветер, она поклонится земле. Она прикинется, что чувствует волны энергий кончиками пальцев, что умеет трогать их, плести из них узор.
И ее тело запело. Наверное, от свободы. Плавные взмахи руками, коленями, стопами. Повороты, наклоны, символы ладонями. Как здорово было бы уметь лечить себя… И она притворится, что лечит. Что именно сейчас — и плевать, что не взаправду! — в нее проникают потоки целебной силы матери-Земли, что окутывает и ласкает закат. Что она с ним заодно, заодно со всей природой, со Вселенной. Она — ее продолжение. Она и есть воздух, что несется сквозь время и расстояние, она юркая и гибкая река, которая течет внизу на равнине, она огонь — тот самый, что плавит верхушки монолитных гор золотом. Она вечная, незыблемая, как сама Вечность. Она — человек. И она никто — форма, движение, танец. А энергии проникают, проникают, окутывают тело, текут сквозь него, словно расплавленные потоки, — лечат, очищают, учат быть сильнее. И она научится — будет практиковать эту свободу каждый вечер, вот каждый-каждый вечер…
Когда ее собственный танец завершился, Лин уняла, наконец, руки, остановилась, успокоилась и открыла глаза.
