Черт, наверное, этот Лум вообще не понимает ни слова. Только по-манольски.
Лин шумно втянула воздух, не заботясь о пренебрежительном выражении своего лица, и так же шумно выдохнула. Создатель свидетель, как же она устала от тех, кто не говорит на нормальном языке. Мало ей преград, чтобы спотыкаться еще и об эту?
Стоящий напротив манол будто сделался для нее невидимым. Толку от него?
Она хотела сказать: «Передай, что я заходила», но лишь открыла и закрыла рот. Собралась махнуть рукой. И в этот самый момент Лум произнес:
— Ума-Тэ медитирует.
И Лин выпучилась в ответ — он говорил. Этот чертов узкоглазый послушник говорил на ее языке. И, оказывается, все понимал!
— А-а-а, э-э-э… спасибо.
Тогда что делать дальше — попросить его сообщить Уме о ее визите? Извиниться за грубость? Или…
— Скажи, а ты умеешь жить с «открытый сердце»? — вдруг удивила она саму себя вопросом.
Лум моргнул, но выражение его лица не изменилось.
— Умею.
— Тогда могу я попросить тебя о помощи?
— Проси.
Он не спросил «о какой?», не удивился и не выказал недовольства. Просто ответил: «Проси».
«Удивительные люди».
— Покажи мне «щит». Ну… тот, который я не поняла сегодня на занятии.
Ума бы точно не отказал. Объяснил бы, как умел, растолковал, позволил бы попрактиковаться. А этот?
«Этот» невозмутимо кивнул.
— Пойдем во двор.
У Лин радостно скакнуло сердце.
* * *
— Представь, что это восьмигранник. Мысленно вообрази его. Твои локти всегда должны закрывать лицо, потому что голова — самая важная часть тела.
Белинда сомневалась, что ее голова хоть сколько-то важна, но прилежно слушалась. День клонился к вечеру, и каким-то особенно прозрачным и чистым сделался горный воздух. Ей было хорошо здесь, на свободе, а не в келье. Не душно. Жаль только, что от ветра постоянно мерзла безволосая голова.
— Локти всегда повторяют форму восьмигранника, в каком бы положении они ни находились. Сейчас правый выше, левый сбоку, а вот так левый наверх, а правый горизонтально — видишь?
Положений рук было слишком много. И все разные.
— Как это запомнить?
— Меняй их поочередно, по кругу. Повторяй снова и снова.
Лум оказался другим, не как Ума. Тяжелее на ощущении, более хмурым, но… нормальным. Белинда радовалась, тому, что попросила его о помощи. Хмурый или нет, но объяснял он хорошо.
— Торцы ладони — тоже щит. Они закрывают там, где защиты нет. Видишь, как ставить их, когда локти вертикально?
Он брал ее холодные руки своими теплыми и устанавливал в правильное положение.
— Вот так. Не держи лицо открытым. Сейчас я буду медленно атаковать, а ты должна будешь найти правильное положение щита.
— Не надо атаковать…
— Я буду притворяться.
— Только медленно.
— Очень медленно.
И они имитировали бой — не настоящий, но как будто в замедленной съемке. Прочные кулаки Лума целили ей в лицо, но двигались столь неспешно, что Белинда несколько раз успевала сменить положение щита, прежде чем находила правильное. И тогда чужой кулак упирался в ее защиту, медленно продавливал ее и отступал. А затем новый плавный удар. И еще.
Белинде нравилось, когда вот так — когда понятно и не больно.
— Но ведь этот щит не закрывает торс. Совсем.
— Верно мыслишь. Чтобы прикрыть торс, нужно работать этим щитом в другом положении ног.
Точно, ей вспомнилось, что Ума-Тэ показывал, как подсаживаться, чтобы принять «среднюю» позицию боя.
— Так?
И Лин встала в «полуприсядь».
— Да. И тогда торс не нужно защищать. Ты как будто постоянно закрываешь лицо, но на разных уровнях, понимаешь?
— Понимаю.
Это было так свежо, так ново — понимать. И в очередной раз сделалось ясно, насколько сильно могла помочь сегодня Рим, но не помогла.
— Отрабатывай щит. Так часто, как можешь, чтобы руки сами помнили.
Лум поклонился ей.
— Я сумел помочь тебе?
Его хвост от поклона скользнул по левому плечу и гладкой метелкой свесился к земле.
— Сумел. Спасибо.
— Хорошо.
Он распрямился и, не попрощавшись, зашагал обратно к монастырю. Чтобы читать или медитировать, а, может, чтобы просто лежать в тишине и восстанавливать тело. Белинда вдруг поняла, что его — Лума, — как и Уму, она могла бы спросить о многом. И спросит. Потому что теперь знает, что ей не откажут. Нет, конечно же, она не будет злоупотреблять, только иногда, редко. Когда сама не сможет справиться.
На душе, вопреки прохладному ветру, холодившему уши, стало тепло. Она только что поняла одну странную вещь: местные послушники, несмотря на немногословие, в общем-то, нормальные ребята. Не такие, как Рим. Обидно, что ей не повезло с соседкой, но хотя бы не так не повезло со всей жизнью.
* * *
— Все еще опекаешь ее, эту дурочку?
— Проведываю.
— Посмотри на нее — она же неуклюжая, нескладная, тощая. Она двигается, как цапля со сломанными крыльями.
На лугу со скошенной и от того торчащей вверх щетиной стеблей, Белинда отрабатывала «перемещения ног» — медленно выдвигала вперед одну стопу, находила ей верное положение (угол стопы и колена), затем так же медленно подтягивала к ней вторую. Проверяла корпус на прочность, качалась. Затем совершала следующий шаг.
Гостей, ввиду их полной невидимости, она не замечала.
Мира дышала воздухом гор, этим моментом, самой Вселенной. Сквозь Миру даже время текло иначе — замирало, находясь в ней, а на выдохе обращалось в теплые, раскиданные по миру мысли, которые иногда находили и присваивали себе люди.
Мор кряхтел и делал вид, что мерзнет: ежился и пытался упрятать шею, а вместе с ней и голову, поглубже в пиджак.
— Она бесталанна.
— Любые умения, даны они тебе свыше или нет, требуется развивать. Она старается.
Спутница Мора смотрела на свою подопечную так, как будто та в эту минуту выписывала самые изящные пируэты на планете.
— Знаешь, почему я не иду в балет? — ехидно изрек Мор. — Потому что я буду выглядеть, как она, — неадекватом, сунувшимся туда, куда мне не следовало.
— Но однажды, если ты продолжишь, несмотря на комплексы, ты затанцуешь. Можешь даже стать прима-балеруном.
— А-ха-ха!
От смеха мужчины в черном горный ветер сделался еще более стылым, колючим.
