Алек боролся с желанием слегка придушить свою дорогую подругу. Она на самом деле все разыграла как по нотам. Но почему именно ей надо заглядывать в это чертово прошлое! Он прекрасно понимал, сколько сил Елена истратила вчера ночью. И вот опять! Но ведь именно Елена увязла в этой монашеской истории по самые уши. Ладно. По крайней мере, он сможет вытащить ее оттуда. И, если что, поддержать своей энергией.
Прочтя его мысли, Елена благодарно улыбнулась и кивнула.
… — Чтоб я так жил! — с явной насмешкой выдал Алек, осматривая спальню отца Георгия.
Здесь было… шикарно. Дорогая отделка, дубовые панели, шелковые шторы и тяжелые бархатные пологи. Мебель ручной работы под барокко, ковры с густым ворсом и кровать под роскошным тяжелым балдахином.
— Ты легко можешь себе это позволить, — иронично отозвалась Елена.
Она уже достала из шкафа-пенала с глубокой затейливой резьбой на дверце икону, завернутую в простую холщовую ткань. Ведьма сидела теперь в кресле с высокой спинкой, держа образ на коленях.
— Я уж лучше как-то так, — отреагировал на ее слова Алек. — В миру… Кстати! А зачем монаху такая кровать? — Алек заглянул под балдахин, хотел пошутить, но тут же с удивлением ахнул. — Вот так да! Такие декорации, а кроватка совсем узкая, односпальная… Не здесь, явно не здесь тебя Егор собирался принимать.
— Хватит, — мягко, но твердо попросила его Елена.
Конечно, она понимала, что Алек злится. Пребывая в таком настроении, он всегда впадал в роль Коровьева-Фагота. Но терпеть это его дорогая подруга не собиралась.
— Хватит, говоришь? — уже серьезнее ответил маг. — Еще удивись, чего это я так завелся. А ничего, что ты уже сутки без продыху пашешь? Нет, я все понимаю, квест, узы, все дела. Но ты себя-то не загоняй. Или тебе передается от настоятеля всякая дурь, вроде потери инстинкта самосохранения?
— Возможно, — подумав, честно призналась ведьма. — Как-то я об этом не подумала. Но, милый, согласись, мне проходить через это несколько проще, чем тебе. Я их уже видела глазами Егора. И в каком-то роде больше знаю, чего ожидать. Да и вообще. Это же я влипла.
— А мне тебя на себе отсюда тащить? — пробурчал Алек, явно уже сдаваясь.
— Согласись, дорогой, — не удержалась Елена от иронии, — мне тебя тащить на себе было бы сложнее.
Они улыбнулись друг другу.
— Но есть и еще одна деталь, — все же раскрыла ведьма все карты. — Когда я видела Альбину глазами Егора, то трудно было не заметить, что ее возбуждает насилие. И она слишком много треплется. Надеюсь, убийство развязало ей язык по полной, и мы можем узнать о ней самой что-то важное.
— Ладно, — подумав, сказал маг. — Взывать к твоему здравому смыслу всегда было бессмысленно. Пардон, за каламбур. Давай все же решим так. Я тут рядом посижу и трогательно подержу тебя за руку. Сдается мне, от этого всем станет легче.
Елена прекрасно поняла его предложение. Алек предлагал подпитывать ее силы, пока она станет заглядывать в прошлое. Он поддержит ее энергетически. А заодно, если вдруг что-то пойдет не так, сможет ее вытащить. Неприятности могли случиться, ведь икона открывала перед ведьмой память уже мертвого человека, а это опасно. И смотреть Елена собиралась именно момент его смерти. Воспоминание могло затянуть ее на Ту сторону. Помощь лучшего друга будет кстати.
— Ну, — кивнула она. — Давай поиграем в романтику.
Маг усмехнулся, подвинул ближе к ней второе кресло, сел рядом.
— Готова?
Елена кивнула, осторожно убрала ткань, раскрывая икону. То, что образ писал Егор, не вызывало сомнений. Здесь в комнате Елена остро чувствовала его ауру, его след, а теперь еще и икона, хранящая память о его труде и творческой энергии, вложенной в образ. Ведьма подумала, что ей будет трудно сосредоточиться на деле, отвлекаясь на воспоминания и ненужные мысли о прекрасном настоятеле. И она провела кончиками пальцев по иконе.
Егор писал не на холсте, а на скрепленных вместе досках, как это веками до него делали мастера-иконописцы. Рейка, сдерживающая полотно иконы вместе, отлетела, доски немного разошлись. Елена удобнее уложила их на коленях. Когда-то краски на изображении были яркими и насыщенными, теперь их почти невозможно было разглядеть — повсюду виднелись трещины, запекшаяся кровь убиенного отца Иннокентия. Изображение осталось четким только в самой середине иконы: как раз тот самый мифологический дуб и Змий. Но и тут зияла дыра, от которой и расходились трещины по доскам. Икону явно пробили каким-то острым предметом.
Хозяйка «Бюро магических услуг» закрыла глаза, несколько раз глубоко вздохнула, настраиваясь на волну того, кто когда-то держал икону в руках. Под кончиками пальцев четко ощущалась шероховатость кровавого засохшего пятна.
Атмосфера спальни Егора все еще не отпускала ее. Казалось, молодой игумен стоит рядом. Она чувствовала его, будто они только что разговаривали. Долго, откровенно, тепло. Егор еще так молод, и на нем лежит тяжкий крест. Но Господь любит его, он откроет перед Егором правильный путь в вере. Только бы на долю этого мужчины не выпало испытаний и несчастий…
Елена внезапно поняла, что это уже не ее мысли. Но чувства были близки ей. Та же забота, чистая и какая-то особенная близость. Наверное, любовь. Отеческая. Да, бывший настоятель любил Егора как сына. Он никогда не забывал его в своих молитвах. Забота об этом молодом мужчине, которого он растил с детства, помогала престарелому игумену забыть о своих грехах, о боли, что так долго жила в сердце.
Но даже в этот ночной час уединения, когда он молится в любимой часовне и старается думать о своем названом сыне, боль не отпускает.
Елена тяжело вздохнула, как тогда в ту ночь вздыхал настоятель, переживая свое былое горе. Перед его мысленным взором всегда, в такие вот моменты умиротворения и молитвы, которая должна была бы дарить покой, оживали призраки былых грехов. Ведь совесть — это голос бога внутри нас, и ее не улестить молитвой. Игумен Иннокентий давно привык к своему горю.
Перед его мысленным взором встала знакомая застывшая и навсегда отпечатавшаяся в памяти картина: жена, единственная женщина, которую он когда-то любил, распростертая на больничной койке. Бледная тонкая кожа, запавшие и уже не видящие глаза — она будто высохла от болезни. И умерла.
Он знал, что ее смерть на его совести. И тут же перед глазами вставала следующая картина. Холодное утро похорон. Не жены. Сына. Того, кого он не смог удержать, не смог спасти, не смог понять и простить. Того, кого он предал. Как и свою жену, не пережившую смерть единственного сына.
Это будет на нем всегда. До самой смерти. И после.
…Какой-то звук отвлек отца Иннокентия от болезненных воспоминаний. Скрипнула дверь, в часовню вошли двое. Елена, наблюдавшая сцену глазами погибшего человека, не смогла видеть их лиц. Незнакомцы просто походили на два силуэта. Без лиц, без каких-либо опознавательных черт.
Они источали угрозу. И игумен встревожился. Оба тут же подступили к нему, грубо подняли старика на ноги. При этом один из преступников задел икону, которая начала падать. Чудом отцу Иннокентию удалось подхватить ее. И он стоял теперь перед врагами, загораживаясь образом, как щитом.
