Кожинов, как ему ни досадно, жертвовал званием пророка, но продолжал лавировать. Да, говорит, если даже согласиться (чего он никак не хочет), что Солженицын сыграл очень большую роль в разрушении государства, то «можно признать лишь то, что сыграл он ее объективно (подчеркнуто Кожиновым. — В.Б.), не стремясь к этому», т. е. не ведал, что творил. Но, боже милостивый, какая разница детям, намеренно убили их мать или по ошибке приняли ее за Старовойтову с сумкой, набитой долларами… И чушь это! Именно всей душой, всеми помыслами стремился.
Словом, в конце концов, вынужденный признать, что уподобление дорогого Александра Исаевича пророку, наделенному всеведеньем, еще менее правомерно, чем уподобление яичницы божьему дару, Кожинов уже сам стал приводить как бы в щадящей форме некоторые свидетельства этого. Например, говорит, что поначалу «Александр Исаевич чуть ли не приветствовал то, что у нас происходило…» Опять лукавство! Повторяю: восторженно приветствовал отставной пророк контрреволюцию! И тупой восторг его объясняется именно тем, что за поражением коммунизма его «вещие зеницы», пораженные куриной слепотой, не видели ничего, кроме благолепия, прежде всего для себя лично…
А уж дальше пошли у Кожинова прямые апелляции о снисхождении и милосердии. Например, Кожемяко возмущен: как же так, то Меч Божий превозносил Шолохова, слал ему восторженные письма, а в «Теленке» пишет о нем высокомерно и презрительно, да еще обвиняет в плагиате. Кожинов не отрицает этой подлости кумира, но, конечно же, у него оправдательное «объяснение этому имеется»: «Просто (!) в промежутке между двумя такими признаниями его убедили, что «Тихий Дон» — плагиат. Потому он на Шолохова так стал смотреть». Да кто же так «просто» смог убедить, вернее, переубедить этого «очень сильного человека с огромной волей», «одну из самых крупных личностей столетия»? И ведь не в пустяке же переубедили, не в том, допустим, что Бондаренко расторопней, чем Евтушенко, а в судьбе великой книги и ее гениального автора. Нет, никто его не переубеждал, он сам пытался переубедить всех.
Критик не нашел объяснения этому диву, но его желание хоть как-то, хоть чуть-чуть сделать своего идола поприглядней так велико, что он пустился уж совсем, как говорится, во все тяжкие: «Я вижу в этом такую охватившую человека страсть (благородное негодование по поводу мнимого плагиата. — В.Б.), что он сам не помнит прежних своих слов». Ну, дескать, впал в невменяемое состояние — амок, амнезия. Так можно и черного кобеля отмыть добела. Можно уверять, например, что Чубайса, у которого, по данным ЦИКа на 2002 год, в «Менатеп-банке» и в других кошелках лежат и размножаются 56 млн. рублей (а сколько долларов? Неизвестно),
[172] при виде, что коммунисты, давно похороненные им, живы-здоровы и продолжают бороться за спасение родины от миллионеров-кровососов и по-прежнему на втором месте в Думе, а его там нет, — Чубайса при этом схватила мозолистой рукой такая страсть, накатил такой амок, что он уже не помнит, кто ограбил русский народ с помощью ваучеров и озолотил главным образом своих соплеменников. И его неистовство, его амнезия тем более понятны — правда? — что ведь в Думе не оказались теперь и многие чубайсовы братья по разуму: ни ослепительно беспорочная Хакамада (В «Экс-по-банке» у нее 19 млн. рублей. И неужели долларов нет ни тысчонки хотя бы?), ни вопиющий умник Немцов (в «Альфабанке» около 12 млн.), ни грабитель первого призыва Гайдар (почему-то лишь около 5 млн., но зато — 2500 кв. м земли под Москвой), ни того же негодяя Альфреда (больше 7 млн.)… Что ж, допустим, и амнезия. Но это не спасет от скамьи подсудимых. При всех миллионах…
А что касается памятливости Солженицына, то ее можно сравнить только с его злобностью. К тому же он все конспектирует, копирует, фиксирует, датирует, что как раз в «Теленке» и можно видеть воочию.
Но Кожинов опять о том же и градусом еще выше: «Каждый сдвиг, который с ним происходит, настолько хмощный, в том числе эмоционально, что что-то из прежнего уже не помнит. Повороты у него настолько страстные, что он как бы (?) не помнит уже о прошлом». Опять тектонические явления, невменяемость и амнезия! Да, конечно, при очень большом старании и очень нежной любви к черному кобелю его все-таки можно отмыть и преобратить в мышку-альбиноску.
Тут В. Кожемяко напомнил, как льстиво Солженицын нахваливал невиданные в мире великодушие и щедрость США и как уговаривал, призывал, умолял американцев вмешиваться в русские дела. И это русский патриот?.. Хотите верьте, хотите нет, но Кожинов ответил на это так: «Что ж; человек проявил слабость…» Ну, правильно. Как генералы Краснов и Власов, как президенты Горбачев и Ельцин… Но тут же критик присовокупил: «Мне кажется, что сейчас — в той или иной мере — он об этом сожалеет». В таких случаях говорят: «Кажется? Перекрестись».
Во-первых, нет никаких признаков, что у него шевельнулась хотя бы тень сожаления хотя бы за одну его ложь. А во-вторых, да если бы он и лоб расшиб в покаянии, сейчас это не Ихмеет ни малейшего значения и никому не нужно: игра-то сделана. Американцы поступали именно так, как он их пламенно призывал. Да, ныне он иногда мямлит, как спросонья: «Америка всемерно поддерживает каждый антирусский импульс… Западу нужна Россия, технически отсталая» («Россия в обвале», 1998). Но сейчас, говорю, это не имеет никакого значения, ни малейшего смысла, ибо игра сделана, а самого Солженицына никто не слушает.
Но Кожинов не знал устали в защите одноглазого и свирепого циклопа русской словесности: «Солженицын — человек увлекающийся». Да, конечно, и циклоп Полифем до того увлекался, что пожирал живых людей, вот и у Солженицына все увлечения почему-то полифемского характера — против живых и мертвых сограждан и притом в своих шкурных интересах. Не останавливался Кожинов и перед тем, чтобы привести и такие доводы: «Большой человек, и противоречия большие…» Так и Гитлера можно оправдать: ведь тоже не мелкая сошка. Нежно любил, дескать, свою собаку Блонди, но при этом истребил миллионы людей. Большое противоречие большого человека!.. Дальше: «Создав свой мир, Александр Исаевич стал как бы (!) его пленником». А кто вынуждал его создавать этот чудовищный русофобский мир? По чьему заказу он его создал? Не ЦРУ? И почему же стал пленником? Ему не раз и настойчиво предлагали покинуть этот поганый мир. Нет, нет, нет, «человек уже завершает восьмой десяток, трудно в таком возрасте резко меняться»… Да ведь ничто не мешало ему начать изменяться в сторону если уж не патриотизма, то хотя бы внешнего приличия плавно и мягко лет тридцать тому назад. К 80-ле-тию как раз созрел бы до спелости Починка, что ли.
И уж совсем жалобно: «Ведь речь же идет о человеке, а не о каком-то высшем существе». Вот так да! А разве Меч Божий это не «высшее существо»? Неужто это рядовой член профсоюза?
Когда же Кожинов привел и такие извинительные доводы, как «наивность» и «простодушие», то стало ясно, что он просто никогда не понимал, что это такое — Солженицын. Его наивность! Его простодушие!.. У Торквемады и Макиавелли того и другого было больше.
