Мы покоряем пространство и время,
Мы — молодые хозяева земли!
Но там все было понятно и правильно. Песня появилась в 1934 году. Тогда, строя шоссейные и железные дороги (Турксиб, например, в полторы тысячи километров), прокладывая невиданные авиамаршруты, устремляясь в невероятные высоты стратосферы (полет Федосеенко, Власенко и Усыскина), мы действительно покоряли пространство. Тогда, в кратчайшие исторические сроки, выводя страну в ряд мощнейших держав мира, мы действительно покоряли время… А Солженицын? Неужели о человеке, который по купленному билету переезжает или перелетает согласно расписанию из страны в страну, можно сказать, что он — победитель пространства и времени?
Что же касается, наконец, КГБ, то ведь, как известно, великий писатель в первый же год своего заключения был завербован в тайные осведомители, в сексоты. Его собственный рассказ о беседе с оперуполномоченным завершается так: «Можно. Это — можно!» И взял себе первый псевдоним — Ветров.
Как видим, в комплиментах критиков кое-что не совсем ясно, кое-что несколько противоречиво. Все так, но их трепет и восторг не подлежат сомнению, они — высшего качества! Именно эти люди под командованием молодого Говорухина пошли бы в 74-м году на баррикады, а ныне на старости лет кричат: «Да здравствует император!»
Тем более странно, что иные из них обнаруживают явно недостаточную осведомленность о жизни своего кумира. Допустим, Л. Аннинский пишет о его «рязанском заточении». Какое заточение? Он прожил в Рязани почти пятна дцать лет, и, пожалуй, это была самая отрадная пора его бурной жизни. И то сказать, человек вернулся из неволи как бы К любимой жене. Она, правда, незадолго до этого вышла за другого, но вернувшийся быстро восстанавливает прежнее статус-кво. Поселяется в весьма неплохой по тем временам отдельной квартире. Жена — кандидат наук, доцент, завкафедрой в институте, получает хорошую зарплату, подрабатывает переводами. Это дает любимому мужу возможность лишь минимально, всего на шестьдесят рублей, загружать себя преподавательской работой в техникуме, остальное время отдает рукописям, литературе. По выходным дням музицирование, лыжные и велосипедные прогулки. Во время отпуска — путешествия по всей стране от Прибалтики до Байкала, от Ленинграда до Крыма и Кавказа, поездки по Волге и Оке, по Днепру и Каме, по Белой и Енисею. Наконец, живя именно в Рязани, Солженицын обрел литературную известность. Послал бы мне Бог на всю жизнь такое заточение…
Кстати сказать, появившись со своим «Иваном Денисовичем» в «Новом мире», Солженицын, как вспоминает В. Лакшин, не замедлил известить сотрудников журнала, что жалованье у него шестьдесят рэ. Новомировские сердцеведы закачали головой, запричитали, «Ах, вот оно что! Какова жизнь-то, оказывается. А мы-то думали!» И никто не догадался спросить: «Как это вы на шестьдесят рублей сумели С палубы теплохода-красавца Енисеем полюбоваться? Ведь, поди, еще и жена на вашем иждивении?» Удивляет у Л. Аннинского и то, что он именует героя фильма Великим Изгнанником. Ну да, был изгнанником, но ведь давно и судимость сняли, и гражданство с извинениями вернули, и романы чуть не во всех журналах распечатали, и многотомники космическими тиражами шарахнули, и высшую литературную премию присудили. Иван Силаев, куда-то давно слинявший, отбил безграмотную, но пламенную телеграммку, суть которой в мольбе: «Вернись, я все прощу!» Наконец, сам Всенародный, прилетев в США, первым делом звонит Великому Отшельнику и тоже уговаривает вернуться… Ну где, когда, с кем вот так же цацкались власти, кого с таким Остервенением ублажали и заманивали? Ни Овидия — римского изгнанника, ни Вольтера — фернейского отшельника, ни Бунина — нашего изгоя… Есть только одна аналогия: 1928 год, Максим Горький. Да и то, куда там! С Конфуцием не сопоставляли, Рыков телеграмму на Капри не слал…
В аде первом с Эвридикой и без
Широко распространена легенда о том, что Солженицын «закалился в адском пламени XX века» (К. Кедров). Тут обычно имеются в виду главным образом два обстоятельства: «он прошел сквозь ад Второй мировой войны» и «он прошел сквозь ад сталинских лагерей».
Итого два ада. Взять первый из них. Было время, когда и сам Александр Исаевич уверял нас, что прошел весь этот ад насквозь. Так, в письме к IV Всесоюзному съезду писателей, что состоялся в мае 1967 года, он именовал себя «всю войну провоевавшим командиром батареи». После писал в «Архипелаге»: «Я и мои сверстники воевали четыре года»… «Четыре года моей войны…» и т. п. И вот какую картину своего четырехлетнего ада рисовал: «Мы месили глину плацдармов, корчились в снарядных воронках… Господи! Под снарядами и бомбами я просил тебя сохранить мне жизнь…» «11 июля 1943 года, еще в темноте, в траншее, одна банка американской тушенки на восьмерых и — ура! За Родину! За Сталина!» и т. д. Какая живпопись!..
Тут уж кое-кто не выдержал и довольно внятно сказал: «Уважаемый, и вся-то война четырех лет не длилась, а уж ваше участие в ней… Вспомните-ка…» Тогда он стал давать несколько иные, облегченные версии своего героического военного прошлого. Так, в автобиографии, написанной в 1970 году для Нобелевского комитета, читаем, что «с начала войны» он попал ездовым в обоз и в нем провел зиму 1941/42 года; потом был переведен в артиллерийское училище, которое окончил к ноябрю 42-го года и был назначен командиром разведывательной артиллерийской батареи. И вот уж «с этого момента непрерывно провоевал, не уходя с передовой, до ареста в феврале 1945 года». Теперь получалось, что воевал Солженицын не «четыре года», не «всю войну», а лишь с ноября 1942-го. Именно о сорок втором годе в фильме говорит Говорухин, но, как уточнила Н. Решетовская, будучи мобилизован не «с начала войны», не в июне — июле сорок первого, а лишь в октябре, на фронте Александр Исаевич оказался лишь в мае 1943 года, после того как в войне произошел перелом, наша армия перешла в решительное наступление, и победа, окончание войны стали вопросом только времени. О, это была уже другая война!.. А двух самых страшных лет военного ада с его отступлениями и котлами, горечью и отчаянием он не изведал. Не знал арестованный и отправленный в Москву 9 февраля 1945 года и таких страшных дел, как взятие Кенигсберга или Берлина, освобождение Будапешта или Праги. Так что если подсчитать, то получится, что прошел Александр Исаевич не весь ад, а лишь 0,45 ада.
И ведь даже для той поры войны это был ад странный… Солженицын пишет, что утром 11 июля сорок третьего года, съев банку тушенки на восьмерых, голодный, невыспавший-ся, он бросился из траншеи в атаку. А вот что сообщал в письме его жене друг юности Николай Виткевич, побывавший у него в части именно в эти июльские дни: «Прокалякали ночь напролет… Саня за это время сильно поправился. Все пишет разные турусы на колесах и рассылает на рецензии». Действительно, корчась в снарядных воронках, Солженицын написал ворох рассказов и стихов, под снарядами и бомбами сочинил повесть, начал роман. И все это отправлял из воронки в Москву знакомой аспирантке Л. Ежерец для дальнейшего продвижения. В то же время обдумывает серию романов, которую заранее озаглавил в директивном духе: «Люби революцию!» Кроме того, в траншее он много читает: «Жизнь Матвея Кожемякина» Горького, книгу об мсадемике Павлове, даже следит за журнальными новинками. А в мае 1944 года, как я уже упоминал, он проделал такую ошеломительную операцию. Получил честь честью оформленные фальшивые документы — красноармейскую Книжку и отпускное свидетельство на имя своей жены, а также необходимое женское обмундирование и со всем этим направил сержанта своей батареи Соломина в Ростов: тот должен привезти своему командиру жену. Порученец успешно справился с важным оперативным заданием: за две тысячи верст, через полстраны, жена Солженицына была доставлена — прямо в окоп, в снарядную воронку.
