– Уточню на случай, если я неправильно это выразил: я рад, что ты вернулся. А теперь объясни мне наконец, что там произошло.
Эдвард медленно выдохнул и начал говорить. Генри его не перебивал: еще со времен чаепитий с Тисом и скриплерами он понял, что люди едят с чаем всякие сладкие штуки, и сейчас был занят тем, что вытаскивал из вазы печенье, но так, чтобы никто не заметил и не подумал, что он прожорливый, как саранча. Рассказ вполне обходился без его участия: Генри знал, что в искусстве обращения со словами не сравнится с Эдвардом никогда в жизни.
За следующие полчаса Генри понял, как реальные истории превращаются в сказки. В рассказе Эдварда не было ни слова об Освальде и даре огня, который не давал Генри касаться оружия, заставлял бояться воды и странно себя вести. Эта история была забавной и страшной, Эдвард уморительно описывал, как Генри неумело обращался со Снежком и пытался съесть священных рыб, стороживших Фарфоровую беседку, как они бродили по лабиринту и разозлили Сияющий лес, как спасли одну деревню от Секретницы, а другую – от Привратника на болотах. В истории с ограблением нападавших стало двенадцать вместо четверых, и все как на подбор – огромные, жуткие и вооруженные до зубов. В горах Эдвард свалился в ущелье не потому, что сбежал от Генри, а просто конь оступился. Склон, по которому они карабкались под проливным дождем, стал куда выше, чем Генри помнил, и Эдвард не полз по нему, как улитка, а мощно подтягивался, не обращая внимания на летящие сверху валуны. Про то, что Генри разбудил Лотту поцелуем, Эдвард тоже не упомянул, – она проснулась от песни дрозда-разбудильника. Генри к этому моменту все-таки высмотрел Розу в ряду девушек. Судя по взглядам, которые она на него бросала, Роза все еще была обижена, и Генри порадовался, что Эдвард и в этом исказил их историю: вряд ли новости о его поцелуях в путешествии подняли бы Розе настроение.
Но больше всего Генри оценил, как Эдвард владеет искусством вранья под названием дипломатия, когда дело дошло до битвы с чудовищем. Они искали Зверя в Разноцветных скалах, когда внезапно увидели сияющий меч, воткнутый в камень, – хотя Генри был уверен, что железо в камень никак не воткнешь. На валуне была надпись: «Лишь сильнейший может достать меня», а охраняли его каменные обезьяны с ножницами и не подпускали близко, если не пострижешься, чтобы достичь просветления. Меч они вытащили вдвоем, чем доказали, что люди сильнее всего вместе. Около камня их подстерег Зверь, и все закончилось бы плохо, если бы не помощь Лотты и ее птиц. Девушка погибла, но затем последовал великолепный бой, Эдвард упал, раненный в руку, Генри подхватил падающий меч и после «впечатляющего, яростного поединка» вонзил его в чудовище, а меч рассыпался сияющими искрами.
– И тут с нами заговорил оглушительный голос из ниоткуда, – серьезно продолжал Эдвард. – Голос Барса. Он сказал: «Надвигается опасность. Король Освальд завладел ценнейшим предметом, который с помощью ключа от всех дверей поможет ему выйти за предел. Вы должны это предотвратить». Кто-нибудь знает, какой предел он имел в виду?
Никто не ответил, в чем Генри и не сомневался, – если уж всезнайка Эдвард не знал, то на остальных и рассчитывать нечего. Хуже было другое: до Генри только сейчас дошло, что Освальду потребуется ключ от всех дверей, воспользоваться которым может только хранитель ключа. Джетт.
– Джетт ведь перед отъездом сказал кому-нибудь, как называется его деревня? Сказал, где его искать? – с надеждой спросил Генри.
Он смотрел прямо на Агату, которую тоже кое-как отличил от других, – но она покачала головой.
– Я, признаться, не догадался спросить, – сказал король, удивленный таким поворотом разговора. – И Джетт, и Сван уехали домой с попутными телегами. Я думал, что вы, Генри, знаете куда.
Генри прикрыл глаза. Плохая новость. Джетт в опасности, а он понятия не имеет, где его искать. Оставалось только надеяться, что Освальд не отыщет Джетта раньше их.
– А что насчет цветка памяти? – поинтересовался король. – Вы его нашли?
Генри покачал головой. Ему не хотелось вдаваться в подробности.
– Зверь соврал, чтобы нас заманить, – ответил Эдвард.
Над столом повисло молчание. Петер ни о чем не спрашивал, но хотя бы не плакал больше, остальные многозначительно переглядывались – кажется, им не терпелось обсудить все, что они услышали, – и король поднялся из-за стола.
– Мы обо всем подумаем завтра. А теперь пора отдохнуть, вы уже засыпаете. – Король помолчал и прибавил: – Я вам благодарен за победу, господа. Не знаю, что бы мы делали, если бы тварь оттуда выбралась, – посланники, наша единственная защита, теперь заняты Башней мастеров и восстановлением города.
Генри хотел было сказать, что, если Освальд действительно устроит что-нибудь серьезное, их с Эдвардом будет маловато для защиты, но передумал. Сегодня они победили, зачем портить мрачными предупреждениями хороший день?
Все начали расходиться, и Генри постарался ускользнуть незаметно, чтобы избежать расспросов. Камин в его комнате ярко горел, простыни на кровати были чистые и мягкие, и Генри рухнул на кровать, уверенный, что сразу заснет.
Но сон не шел, в голову лезли мысли об отце, и наконец, проворочавшись больше часа, он встал. Может, пойти на конюшню и проведать Снежка? Генри вспомнил уютное хрупанье сена и переступание копыт неразличимых в темноте лошадей. В этом было что-то успокаивающее, и он хотел уже вылезти в окно, но вспомнил, что собирался поступать как местные, и направился к двери.
Коридоры замка были темными и тихими – починить в них лампы Агата еще не успела, и Генри подумал: как хорошо, что во дворце не нужно видеть дорогу, чтобы выйти туда, куда нужно. Он пожелал оказаться рядом с каким-нибудь тихим запасным выходом, чтобы не тревожить стражников, которые наверняка давно заснули, – но по дороге остановился. Одна дверь была приоткрыта, и Генри узнал ее: она вела в Золотую гостиную.
Внутри мягко подрагивал свет от камина, и, заглянув в комнату, Генри увидел, что все здесь немного изменилось: исчезли рисунки на стенах, исчезло тряпичное чучело Освальда. Куда все делось, было ясно сразу: Эдвард сидел около камина и один за другим опускал в пламя листы бумаги, разрисованные детскими каракулями.
– Вот, решил прибраться, – пояснил Эдвард, не оборачиваясь. – Ты был прав: нельзя гробить будущее ради прошлого. Иногда кое-что лучше забыть.
– Господина Теодора тоже сожжешь? – спросил Генри, кивнув на медведя, лежащего на полу.
– Нет, это уж слишком. Его я собирался подарить, – Эдвард бросил Генри игрушку. – Помнишь, ты сказал, что у тебя было что-то похожее? Вдруг ты и без цветка вспомнишь еще что-нибудь.
Генри не слишком на это рассчитывал, но кивнул. Эдвард сидел, глядя в огонь, и Генри, решив, что не стоит ему мешать, отступил за дверь.
Коридоры привели его к небольшой двери. Из замочной скважины торчал ключ. Повернув его, Генри распахнул дверь и вышел в сад, рассеянно теребя полуоторванную лапу господина Теодора. Он думал, что от такого подарка ему станет еще грустнее, но глаза-пуговицы смотрели на него так добродушно и весело, что грусть не пришла. Генри положил игрушку во внутренний карман парадного мундира и, чувствуя, как она мягко прижимается к груди, пошел в сторону конюшни.
