«Астронавтика поставит перед людьми грандиозные задачи, — уверенно писал он. — В зависимости от потребностей придётся создавать совершенно новые материалы и новые устройства для научных исследований. Флот космических кораблей потребует соответствующих кораблестроительных производств, ангаров, стартовых площадок. Всё это вместе создаст новые специальности для инженеров, технологов, химиков, экономистов, врачей и других специалистов, а также положит начало профессиям, которые сегодня нам неизвестны. Для каждого работающего на другой планете человека должны будут трудиться десятки людей на Земле, которая станет тылом огромного фронта исследований. Из сказанного следует, что покорение космоса и освоение планет представляет собой весьма впечатляющий проект, выполнить который можно будет только всеми силами объединённого человечества. Эпоха активного развития астронавтики будет способствовать быстрому исчезновению сепаратизма и национализма; можно предположить, что её влияние на международную жизнь будет больше влияния какого-либо иного известного нам средства коммуникации…»
23
В октябре 1962 года Станислав Лем в составе делегации польских писателей впервые побывал в Советском Союзе. К этому времени на русском языке вышли «Астронавты» и «Магелланово облако», сборники рассказов «Вторжение с Альдебарана» и «Звёздные дневники Ийона Тихого», а в августовском номере ленинградского журнала «Звезда» начал публиковаться роман «Солярис».
Позже Лем неоднократно вспоминал о поездке, тщательно фиксируя различные, казалось бы, мелкие, но чем-то поразившие его детали.
«Помню, как у меня закончились чернила в шариковой ручке, и я легкомысленно и наивно утром отправился по улицам Москвы, чтобы купить другую ручку, и естественно ничего не нашёл, а когда удивлённый (потому что глупый) рассказал об этом знакомым, несколько рук протянули мне вынутые из карманов шариковые ручки.
Помню также, что острая горчица была одним из немногих продуктов, которые можно было купить, и как я вместе со знакомым зашёл в магазин самообслуживания, чтобы приобрести баночку. На улице он спросил, заметил ли я, с каким исключительным почтением принимали меня в этом магазине. Нет, я ничего такого не заметил. “Ну как же, — сказал он, — ведь тебе позволили пройти в зал с портфелем!” Оказывается, все покупатели должны были оставлять свои портфели у входа при кассе, чтобы никто ничего не мог украсть.
Безумно забавным показалось мне сталинско-королевское метро, поскольку станция “Маяковская” была украшена огромной мозаикой, сложенной из цветных камешков, которая изображала заседание Политбюро, — а когда отдельные члены Политбюро в результате известных процессов стали исчезать, их места за столом президиума на мозаике заполняли камешки, которые должны были идеально согласовываться с фоном; правда, этого не получилось, и в результате вместо канувших в небытие и тех, “которые к ним примкнули”, на стене отчётливо просматривались тени несколько иного оттенка, совсем как призраки разжалованных особ…
Всё это, конечно, мелочи, но из них, — писал Лем, — как из кусочков какого-то разбитого зеркала, проглядывала советская действительность — по крайней мере, её вершины. Я слышал “смелые” песни в Доме Физиков; физики, видимо, могли позволить себе чуть больше, чем обычные люди. В отель мне принесли первое, “почти горячее” от печатных машин издание “Одного дня Ивана Денисовича”, как символ растрескивания стен неволи…»
Во время поездки Лем встречался с советскими учёными.
Они знали его книги, и Лема это, конечно, радовало и воодушевляло.
«Если бы не знаменитый радиоастроном И. С. Шкловский и его исследование о жизни в космосе, возможно, никогда не была бы написана моя первая книга о будущем — “Сумма технологии”. Поэтому я и посвятил ему эту книгу ещё до того, как она появилась на русском языке. У Шкловского я бывал и в Институте имени Штернберга, и в его квартире, тогда ещё пахнувшей свежей краской. Помню, как мы упражнялись в прогнозировании на ближайшие годы — это были, так сказать, почти партизанские действия, поскольку не существовало ещё ни футурологии, ни какого-либо другого вида прогностических исследований»
.
Побывал Станислав Лем и в Ленинграде.
«Когда я уезжал туда, почти в полночь, — вспоминал он, — несколько учёных группкой приехали проводить меня на вокзал, и кто-то, не помню кто, через окно вагона просунул мне в ладонь сбережённый как реликвия экземпляр дореволюционного, отпечатанного ещё старороссийской кириллицей томика стихов Маяковского, и я, естественно, не осмелился отказаться от такого дара…»
Снова и снова писатель обращал внимание на детали, которые для советских людей давно стали привычными, даже обыденными.
«Когда русские изъяли меня из делегации польских писателей и отправили в Ленинград на поезде “Красная стрела” (это та железнодорожная трасса, которая летит абсолютно прямо, и только в одном месте есть дуга, вызванная тем, что, как говорят, царь именно там держал свой палец на карте, когда чертил план дороги), я оказался в двухместном купе совершенно один. Только в последнюю минуту перед отправкой появился некий москаль, у которого не было никакого багажа, вообще ничего. Когда нужно было укладываться в чистую постель, я подумал, что он ляжет спать голым, и тут очередная неожиданность: вместо кальсон на нём оказались тёмно-синие спортивные брюки, в них он и лёг спать, а проводница постучала утром, когда мы уже подъезжали к “Северной Пальмире”, и принесла на подносе бутерброды с красной икрой и грузинский коньяк. Видимо, таким образом начинала свой день высшая советская элита.
Я жил напротив Исаакиевского собора — в гостиничном номере, напоминавшем о жизни предреволюционной аристократии из какого-то красочного фильма, а добрая Ариадна Громова, моя переводчица, к сожалению, уже покойная, проживала в комнатке с простой мебелью в задней части этого же салонного реликта гостиничного дела, потому что именно таким, разноуровневым, был тогда Союз Советских Социалистических Республик.
В Ленинграде я был на званом ужине у одного пожилого инженера, автора научно-фантастических книжек (у Ильи Варшавского. — Г. П., В. Б.), который с семьёй занимал комнату в большой дореволюционной квартире, поделённой среди неизвестного количества жильцов; видя, что по-другому никак не получится, он устроил ужин прямо в кухне, из которой вынесли всё, что можно было вынести, осталась лишь раковина литого железа, украшенная орлами. Меня усадили на почётное место — спиной к этой раковине, а на поставленных столах громоздились изысканные рыбные блюда и красная икра, результат неутомимых поисков всей семьи хозяина.
Я, как умел, делал вид, что приём, на котором почётный гость сидит с раковиной за спиной, — вещь совершенно нормальная и вполне соответствует европейским обычаям.
Всё это, конечно, пустяки, но именно из таких пустяков можно было многое узнать о быте граждан Страны Советов»
.
24
Конечно, на встрече с коллегами-фантастами речь шла о фантастике — о её назначении и возможностях.
