Карамзин был об арзамасцах наилучшего мнения: «Всех любезнее для меня Арзамасцы: вот истинная Русская Академия, составленная из молодых людей умных и с талантом!» Николай Михайлович дважды побывал на собраниях и оба раза читал арзамасцам отрывки из «Истории». «Какое совершенство! И какая эпоха для русского — появления этой Истории!» — взволнованно воскликнул Жуковский по окончании чтения. Александр Тургенев нарушил идиллию, неожиданно начал похрапывать в патетическом месте. Слушатели негромко рассмеялись, а Карамзин спокойно продолжал читать: сонливость Тургенева, как и хлопотливость его, вошла уже в поговорку. Тургенев же, пробудившись, преподнес Карамзину диплом «почетного гуся»:
— Что делает рука моя? Держит диплом. Какой диплом? Прекрасно написанный, ибо писал его я. Что содержит в себе этот диплом? Он содержит в себе как бы вексель на дружбу. К кому дружба? К лучшему из людей. А что это за лучший из людей? Николай Михайлович Карамзин… Кто дает этот диплом? Арзамасцы, верные его обожатели…
«Арзамас» «Арзамасом», но не худо и о службе побеспокоиться. Тургенев для Вяземского пока ничего не добился — при дворе пышно отмечались свадьбы сестер императора, Екатерины и Анны, и в высшем свете царила вполне объяснимая суматоха. По той же причине не давали аудиенцию и Карамзину, которому бесплодное ожидание в столице начинало надоедать. Граф Румянцев предлагал ему напечатать «Историю» за свой счет — Карамзин вежливо отказался… Униженно идти на поклон он не собирался и уже подумывал о возвращении в Москву, но тут его неожиданно пригласил к себе граф А.А. Аракчеев, обещавший ходатайствовать за него. И действительно, 15 марта Александр I вызвал историка во дворец. Император обнял Карамзина и полтора часа провел с ним «в разговоре искреннем, милостивом, прекрасном». Николай Михайлович держался уверенно и спокойно, ничего не просил, и независимость его была оценена по достоинству — император дал 60 тысяч на публикацию, наградил автора чином статского советника и анненской лентой, освободил «Историю» от цензуры… Это были неслыханные милости.
Тогда же Александр I принял и Вяземского. Император сказал князю несколько благосклонных слов о его стихах, был очень любезен и совершенно очаровал молодого москвича. Это была вторая их личная встреча. Впервые Вяземский увидел государя еще в пансионском 1805-м: тогда Александр I имел обыкновение ежедневно прогуливаться верхом мимо здания пансиона, и ученики, облепив подоконники, с восторгом глазели «а красивого молодого императора. А представлен государю Вяземский был в марте 1811 года в Твери, куда ездил вместе с Карамзиным.
Императорская Военная типография приняла в печать первый том рукописи «Истории». Карамзин был счастлив. Он объявил Вяземскому, что съездит в Москву за семьей и вернется в Петербург, вернее, в Царское Село, на время публикации книги. Это была вынужденная мера — Карамзин терпеть не мог Петербурга, а тем паче двора, где отныне предстояло вращаться. Вяземский не возражал. Сам он остался бы в Петербурге до тех пор, пока там останется «Арзамас».
Арзамасцы устроили прощальный праздник московским гостям. В Москве поручили им основать «Малый Арзамас» (вообще заседания общества можно было проводить в любом месте, где собиралось несколько «гусей»), но без права принимать новых членов… Пришли попрощаться с москвичами и «шишковисты» — участники «Беседы», тучный седой баснописец Крылов и одноглазый, рябой, важный Гнедич, переводчик Гомера. А консул «Арзамаса» в Москве Вяземский читал свои новые стихи:
Кинем печали!
Боги нам дали
Радость на час;
Радость от нас
Молний быстрее
Быстро парит,
Птичек резвее
Резво летит.
Неумолимый Неумолим,
Невозвратимый Невозвратим.
Утром гордится
Роза красой;
Ветер не смеет
Тронуть листков,
Флора лелеет
Прелесть садов!
К ночи прелестный
Вянет цветок;
Други! безвестно,
Сколько здесь рок
Утр нам отложит, —
Вечер, быть может,
Наш недалек.
Аплодисменты не умолкали, Крылов просил повторить, а Карамзин, улыбаясь, сказал автору:
— Теперь уж не буду удерживать вас от стихотворства. Пишите с Богом!
«Жребий брошен. С того дня признал я и себя сочинителем», — вспоминал Вяземский шестьдесят лет спустя. С усмешкой процитировал он в уме простодушного Василия Львовича: «О радость! о восторг! и я, и я пиит!»… Впрочем, от своего главного творческого принципа — писать, потому что пишется, — князь и не думал отступать. «Собственно для публики я никогда не писал. Когда я с пером в руке, она мне и в голову не приходит… Я никогда не подыскивался, не старался угождать прихотям и увлечениям читающей публики. Не ставил себе в обязанность задобривать ее… Преимущественно писал я всегда для себя, а потом уже для тесного кружка избранных; в них не последнее место занимали мои избранницы. Критикой и похвалами их бывал я равно доволен. Первою я часто пользовался с повиновением; часто, а не всегда, другими радовался, а иногда гордился. На критику печатную обращал я вообще мало внимания, с нею не советовался, ей не верил». Это признание применимо к Вяземскому на протяжении всей его литературной жизни.
25 марта утром Карамзин, братья Василий и Сергей Пушкины, Вяземский уезжали в Москву. Их провожали до Царского Села Тургенев и Жуковский. Дорогою устроили заседание «Арзамаса» — смеху и шуткам не было конца… В Царском отобедали и всей компанией отправились в лицей, на этом особенно настаивал Жуковский — он побывал там в сентябре 1815 года и с восторгом описал прогулку свою в письме к Вяземскому…
В лицее пробыли полчаса. Лицейское начальство суетилось перед знаменитостями — Карамзиным и Жуковским. На Вяземского никто внимания не обращал, и он тут же был окружен молодежью — подросткам и лицеистами в форменных мундирах. Разница в возрасте почти не чувствовалась: лицеистам всем по 15—17 лет, Вяземскому 23. Его наперебой знакомили с Дельвигом, Пущиным, Кюхельбекером, Ломоносовым, благодарили за стихи, спрашивали, нет ли новых эпиграмм на «Беседу»…
Так в веселой юношеской толпе, разговаривая сразу с десятком новых приятелей, познакомился князь с Александром Пушкиным. Вяземскому уже были известны лестные строки, которые Пушкин посвятил ему в послании «Городок»:
О князь, наперсник муз,
Люблю твои забавы;
Люблю твой колкий стих
В посланиях твоих,
В сатире — знанье света
И слога чистоту,
И в резвости куплета
Игриву остроту…
Неизвестно, виделись ли Вяземский и Пушкин до 1816 года. Во всяком случае, в салоне князя Андрея Ивановича Сергей и Василий Пушкины не бывали: не их круг. И хотя общих знакомых у них все же хватало (Карамзин, Дмитриев, Бутурлин), юный Пушкин в известной мере был для Вяземского человеком ниоткуда — хоть и москвичом, а все-таки не своим. По совету Жуковского князь Петр Андреевич прочел все произведения молодого поэта (печатавшиеся в «Российском музеуме» и «Вестнике Европы») и теперь с острым любопытством расспрашивал юношу о его планах. Они обещали друг другу непременно снова увидеться.
