Вяземский подивился и устройству быта Козловского. Он был крайне безалаберным, не умел считать деньги, и князя всегда сопровождал его секретарь, слуга, казначей и помощник в одном лице — швейцарец Шарль Штюбер. Вечно в одном и том же сером поношенном сюртуке, он ходил за Козловским, как нянька, и часто устраивал ему выволочки за слишком большие денежные траты.
Козловский так поразил Вяземского, что после его ухода Петр Андреевич записал запомнившиеся ему отрывки из разговора в дневник. На другой день Вяземский провожал Козловского, уезжавшего в Варшаву. Они расстались друзьями, твердо пообещав встретиться вновь.
В половине пятого вечера 18 октября Вяземские покинули Ганау. В немецких лесах лежал кое-где снег, иногда припускал холодный дождь. Вюрцбург был вторым после Гамбурга германским городом, который очень понравился Вяземскому: 20 октября, День Всех Святых, празднично разукрашенная площадь у замка, толпы гуляющих… До Оксенфурта шоссе шло между узкой в этих краях рекой Майн и виноградниками. Заночевали в Уффенхайме в гостинице «Под золотой лампой». Горные дороги были хороши. «Народ везде приветливый», — записал Вяземский… 22 октября в Донаувёрте увидели неширокий Дунай (по-немецки — Донау), в этом месте в него впадали сразу три речки — Вёрниц, Цузан и Шмуттер…
На другой день в 5 часов утра Вяземские приехали в столицу Баварии Мюнхен, «германские Афины», как тогда называли этот город. Баварский король Людвиг I, закончивший два университета — в Ландсхуте и Гёттингене, писавший стихи и прозу, покровительствовал изящным искусствам — миллионы гульденов тратились на приобретение картин, постройку новых дворцов и храмов, художникам и музыкантам назначались щедрые стипендии… Уже в 1854 году Вяземский познакомился с отрекшимся от престола Людвигом I и посвятил ему стихотворение «Мюнхен»:
Любовь к прекрасному всю жизнь его проникла,
Душой тевтонец он, а чувством древний грек.
Воскресли с ним златые дни Перикла,
С ним Августа воскрес блестящий век.
Германский Рим, германские Афины
Воздвигнул он, искусства царский жрец;
Он розами венчал свои седины,
Поэт, обвил он миртом свой венец…
Первое впечатление от «германских Афин» было отвратительным: переполненная гостиница, грязные комнаты с дымящими печами… К тому же в городе не оказалось русского посланника в Баварии князя Григория Ивановича Гагарина — двоюродного брата Веры Федоровны… Григорий Иванович дружил с Жуковским, был в свое время почетным членом «Арзамаса», сам занимался литературой и живописью… В Мюнхене Гагарин появился только 26 октября и с удовольствием взял Вяземских под свою опеку. Они осмотрели достопримечательности города: Пинакотеку, Глиптотеку, Фрауенкирхе, церковь Святого Людвига с фресками знаменитого мюнхенского художника Петера Корнелиуса; в опере слушали «Отелло» Россини и «Фра-Дьяволо» Обера. Погода стояла теплая, и можно было весь день ходить в сюртуке.
Всю мюнхенскую неделю Вяземский вечерами бывал у младшего секретаря русского посольства — 32-летнего Федора Ивановича Тютчева. В маленьком тютчевском салоне, освещавшемся всего двумя свечами и оттого несколько таинственном, собирались члены дипломатического корпуса и кое-кто из местных жителей. Вяземский знал о том, что Тютчев пишет стихи и лет пять назад печатался в московской «Галатее», но никаких разговоров на эту тему не возникало. Кажется, большее впечатление, чем сам Тютчев, на князя тогда произвела жена молодого дипломата, Элеонора. Опытным глазом ценителя женской красоты приметил он и будущую жену Тютчева, Эрнестину.
1 ноября оставили Мюнхен. Дорога все круче забирала в горы, во тьме ревели невидимые водопады… Карета карабкалась вверх, почти встав на дыбы. Утром увидели, что дорога идет меж сплошных горных речек, прыгавших по вековым валунам. Шумели стройные величественные сосны… В Инсбруке путешественники миновали австрийскую границу (подивившись при этом изысканной вежливости таможенников). «После обеда заходящее солнце задергивало золотым прозрачным покрывалом ущелья гор и отсвечивалось на посеребренных вершинах сосен, слегка осыпанных снегом. Слияние золотого пара с серебряным паром», — записывал Вяземский. Дорога, поминутно извиваясь, шла над пропастью, в которой бурлила зеленая полоса речки Зилль. Близость Италии чувствовалась в католической набожности рабочих в трактире, в большой мраморной плите, вмурованной в трактирный стол… Благополучно проехали знаменитый своими внезапными снежными бурями перевал Бреннер, и Вяземский нашел, что он «не заслуживает славы своей, ни ужасом, ни красотою». 5 ноября были уже в Италии, в Триенте (Тренто). Формально эта территория входила в состав Австрии и называлась Ломбардо-Венецианским королевством, но населяли ее уже итальянцы. «Италия! То есть холодные комнаты, дымящийся камин и кислый хлеб»… В Вероне Вяземского поразили развалины огромного римского амфитеатра. 8 ноября приехали в столицу великого герцогства Моденского, Модену. Здесь Вяземский не смог отказать себе в удовольствии послушать настоящую итальянскую оперу — «Тибальдо и Изолину» Франческо Морлакки. Итальянское путешествие становилось, пожалуй, даже более приятным, чем немецкое… Впрочем, князь не преминул заметить, что «в Италии постыдное пренебрежение памятников, коими, между тем, она и живет и показывает прохожим, как нищие увечья свои, чтобы вымолить грош. Все зассано, начиная от церквей до театров». Пересекли границу Папской области и два дня провели в Болонье, где Вяземскому показали дом Россини. 10 ноября, перевалив через хребет Апеннин, въехали во Флоренцию, столицу Тосканы… И при виде этого чуда невольно сказалось из Гёте — нет, из глубины сердца:
Ты знаешь край! Там льется Арно,
Лобзая темные сады;
Там солнце вечно лучезарно,
И рдеют золотом плоды.
Там лавр и мирт благоуханный
Лелеет вечная весна,
Там город Флоры соимянный
И баснословный, как она!
Быстрая желтая Арно и над ней — мост Понте Веккьо, облепленный ювелирными лавками… Палаццо Уффици, построенный великим Вазари, древний дворец герцогов Медичи, уже сто лет принадлежащий Флоренции и хранящий сотни шедевров — «Рождение Венеры» Боттичелли, «Святое семейство» Микеланджело, «Поклонение волхвов» Леонардо, «Автопортрет» и «Иоанн Креститель» Рафаэля, «Мадонна» Корреджо, «Пророки» Фра Бартоломео, «Венера Урбинская» Тициана… В галерее Питти — «Святое семейство» и «Богоматерь на троне» Рафаэля, «Снятие с креста» Перуджино, «Кающаяся Магдалина» Тициана… Бесконечные Рембрандты, Кранахи, Ван-Дейки, Рубенсы… Вяземский молча переходит от полотна к полотну, наслаждаясь, впитывая всей душой вечные краски, вечные образы… Над городом — купол грандиозного собора Санта-Мария делла Фьоре, похожий на чернильницу из розового кирпича, и мощная башня палаццо Веккьо… Не описать, не перечислить всего… Флоренция — словно старинная шкатулка, переполненная драгоценностями.
Вяземских сопровождал русский поверенный в делах в Тоскане Николай Александрович Кокошкин. Он же вызвался представить князя сестре Наполеона и вдове Мюрата, бывшей королеве Неаполитанской Марии Аннунциате Каролине. Она жила во Флоренции под именем графини Липона. Это была любезная, приятная дама со следами былой красоты. Из вежливости ее все еще называли «Ваше Величество». Когда Кокошкин ввел князя в салон экскоролевы, первыми словами, которые услышал Вяземский, были: «Да помилуйте, как вам не стыдно — вам нужно было ходить с червей, а вы пошли с пиковой десятки!» Эта московская фраза совершенно ошеломила путешественника, и он не сразу понял, что в углу королевской гостиной мирно понтируют Иван Матвеевич Муравьев-Апостол и Николай Онуфриевич Сухозанет.
