И кому нужна его богатырская сила? Все его приключения в Тамани, в Пятигорске, в горах Кавказа лишены величия замысла. На самом деле, нам понятнее контрабандисты, понятнее Азамат или Казбич, все эти вольные бесстрашные горцы, понятен служивый и благородный кавказец Максим Максимыч. Печорин не понятен даже самому себе, тем более он не понятен и автору.
Григорий Александрович Печорин завораживает читателей своей воистину богатырской силой, он покоряет всех, но дальше-то что ему делать с покоренными? Не знает. Убивать, как Грушницкого, проходить снисходительно мимо, как он прошел мимо Максима Максимыча? Возлюбленных можно и бросить, но что делать со всем обществом, со всем остальным человечеством?
Таким же богатырем был и сам Михаил Юрьевич Лермонтов. Несостоявшимся народным богатырем. Остается только догадываться, что же таилось в той главной тетради, которую рассказчик обещает читателю со временем предоставить. Каким был бы новый герой Лермонтова? Но будем довольствоваться и тем, которого мы получили. Это ведь правда и о нас самих.
Роман "Герой нашего времени" — это откровение всего XIX века. Его "умная ненужность" всегда будет нужна читателю. Его горькая насмешка над миром на самом деле полна надежды в этот мир. Его ирония над человеком полна надежды в человека. Он своим романом зовет нас в разведку, смелые всегда пойдут с ним.
С этим романом, вышедшим в Санкт-Петербурге, Михаил Лермонтов и поехал в свою вторую ссылку. За что же его вновь наказал император?
Отъявленный русоман
Более русского по стихам, по выражению своей русскости в русской поэзии XIX века не найти. Он и был светлым предвестником Сергея Есенина. Но зачем придумывают ему, словно в параллель с Шолоховым, которому навязывают мнимых "соавторов", каких-то надуманных "подлинных отцов"?
Особенно после первой дуэли в Санкт-Петербурге с сыном французского посла Эрнестом де Барантом поэта стали звать в светских кругах отчаянным русоманом. Его даже отличали от философствующих о России славянофилов. Те больше размышляли, Лермонтов действовал.
Он и журнал задумал издавать отличный от всех либеральствующих изданий, даже от "Отечественных записок", где сам и печатался. Он писал своему другу и издателю Краевскому: "Мы должны жить своею самостоятельною жизнью и внести свое самобытное в общечеловеческое. Зачем нам тянуться за Европою и за французским…"
Он спорил и с самим Жуковским, покровительствовавшим поэту: "Мы в своем журнале не будем предлагать обществу ничего переводного, а свое собственное. Я берусь к каждой книжке доставлять что-либо оригинальное. Не так, как Жуковский, который кормит все переводами. Да еще не говорит, откуда берет их…"
Недаром известный публицист Владимир Данилович Спасович писал о нем: "По врожденной сильной наклонности к национальному, по сильной любви к родине своей, по нерасположению своему к европеизму и глубокому религиозному чувству… Лермонтов был снабжен всеми данными для того, чтобы сделаться великим художником того литературного направления, теоретиками коего были Хомяков и Аксаковы, художником народническим, какого именно недоставало этой школе…"
Его предполагаемый журнал — это была программа нынешнего "Нашего современника".
Уже позже, после своей первой дуэли, Михаил Лермонтов выскажется по поводу вызвавшего его на дуэль сына французского посла в России Эрнеста де Баранта, а заодно и в адрес других, таких же как он, заезжих французиков: "Я ненавижу этих искателей приключений — эти Дантесы и де Баранты заносчивые сукины дети…" Эта фраза, вырвавшаяся в разговоре, подтверждает, что несмотря на все остальные реальные и придуманные причины дуэли, главной причиной дуэли было его презрительное отношение не то что конкретно к французам, а к хлынувшим в Россию чужеземным искателям славы и почестей. "Это совершенная противоположность истории Дантеса, — замечает П. А. Вяземский 22 марта 1840 года. — Здесь действует патриотизм. Из Лермонтова делают героя и радуются, что он проучил француза".
Фразу о "сукиных детях" хорошо запомнил караульный офицер Горожанский, дежуривший на Арсенальной гауптвахте во время заключения там Михаила Лермонтова. Позже он и рассказал о ней П. А. Висковатому. Современники долгое время считали, что при всех мелких конкретных поводах главной причиной дуэли и была месть за Пушкина. Хорошо знавшая Лермонтова, сама талантливая писательница, Евдокия Петровна Ростопчина уже через много лет после смерти поэта писала интересовавшемуся Лермонтовым Александру Дюма, что основной причиной ссоры с Барантом был "спор о смерти Пушкина".
Да и военно-судебная комиссия, отнюдь не благоприятствовавшая Михаилу Лермонтову, признала, что Лермонтов "…вышел на дуэль не по одному личному неудовольствию, но более из желания поддержать честь русского офицера". Более того, как пишет Белинский: "Государь сказал, что если бы Лермонтов подрался с русским, он знал бы, что с ним сделать, но когда с французом, то три четверти вины слагается".
Тень Дантеса изначально повисла над первой дуэлью Михаила Лермонтова.
Начнем с того, что еще зимой 1839 года на вечеринке у вюртембергского посланника Гогенлоэ барон д’Андре поинтересовался у А. И. Тургенева, насколько соответствует истине мнение, что стихотворение Лермонтова "Смерть Поэта" направлено не только против убийцы Пушкина Дантеса, а против всех французов. Барон д’Андре дал понять, что этим интересуется сам посол Франции, господин Проспер де Барант. Как всегда, истинные причины такого запроса навсегда покрыты тайной. Со дня гибели Пушкина прошло два года, стихотворение "Смерть Поэта" ходило в тысячах списков и наверняка достигло посольства Франции. Скорее, французскому послу хотелось узнать мнение светских кругов о самом поэте. Тургенев поспешно пообещал барону поговорить с Лермонтовым и взять у него текст стихотворения. Когда Тургенев обратился к Михаилу Лермонтову с таким вопросом, поэт через день ему прислал текст "Смерть Поэта", сопроводив его запиской: "Посылаю Вам ту строфу, о которой Вы мне вчера говорили, для известного употребления, если будет такова Ваша милость". Баранта интересовало, очевидно, и мнение русского дворянства об этом стихотворении.
Кто-то же напомнил французскому послу, вряд ли серьезно занимающемуся русской поэзией, о стихотворении, кто-то же истолковал его как оскорбительное для Франции. Но, очевидно, не один Тургенев спешно кинулся разузнавать подробности стихотворения Лермонтова. Позже Тургенев рассказывал князю Вяземскому: "Через день или два, кажется, на вечеринке или бале уже самого Баранта, я хотел показать эту строфу Андрэ, но он прежде сам подошел ко мне и сказал, что дело уже сделано, что Барант позвал на бал Лермонтова, убедившись, что он не думал поносить французскую нацию…" Вроде бы требовалось убедиться в благонадежности известного поэта, дабы его приглашать на балы в посольство. Всё может быть.
Это говорит прежде всего о том, что к 1839 году положение поэта в обществе уже достигло самых высоких степеней. Не замечать его иностранные дипломаты не могли. К примеру, после дуэли с молодым Барантом тот же вюртембергский посланник Гогенлоэ писал своему королю 22 марта 1840 года, что поэт "возбуждает некоторый интерес достаточно замечательным поэтическим талантом". Итак, на новогодний бал во французском посольстве поэт Михаил Лермонтов был приглашен. Позже друзья Лермонтова упрекали Тургенева, что он ввязался в эту историю, связал поэта с Барантами, да и вообще зачем-то обсуждал с французским послом его стихи о гибели Пушкина. Тургенев уже оправдывался перед Вяземским: "Я был вызван к изъявлению моего мнения самим Барантом". И заканчивал горячим уверением: "Вот тебе правда, вся правда и ничего кроме правды. Прошу тебя и себя, и других переуверить, если, паче чаяния, вы думаете иначе".
