Надежда Ильинична почти все северные стихи Бродского знает наизусть, она читала их нам, переходя от мемориальной комнаты Бродского в библиотеке к расположенному неподалеку краеведческому музею. Побывали мы и в редакции газеты «Коношский курьер» — бывшей газеты «Призыв», где печатались стихи Бродского. Весь районный городок Коноша казался мне музеем Бродского под открытым северным небом. Такую идею музея на базе деревни Норенской впервые предложил известный реставратор, знаток Русского Севера, ныне председатель правления Фонда создания музея Иосифа Бродского Михаил Исаевич Мильчик. Он же старается осуществить восстановление дома Пестеревых, сделал все архитектурные замеры, по крупицам собрал вещи, документы, фотографии, связанные с именем поэта, выпустил книгу «Иосиф Бродский в ссылке». Михаил Мильчик надеется объединить музей быта и архитектуры Русского Севера с музеем русского поэта Бродского.
Купил я в Коноше и книги о Бродском, вышедшие в местном издательстве: сборник докладов международной конференции, состоявшейся здесь в 2009 году, «Ссылка в Норенскую в жизни и творчестве Иосифа Бродского», очень любопытную книгу местного коношского краеведа Сергея Конина «Коношане и Бродский» и книгу отчаянной провинциальной либералки Нины Бахтиной, напрочь отвергающей влияние северной ссылки на поэзию Бродского. Бахтина и меня в своей книге пытается оспорить, даже не понимая, что бьет в запальчивости по самому поэту. Сначала автор набрасывается на заметки Солженицына о Бродском, затем переходит ко мне: «И как умудрился интонационно и словесно переиначить сказанное Солженицыным москвич Владимир Бондаренко в своих заметках о Бродском: „Нет, прав и прав Солженицын, подольше бы ему пожить в деревне“… Иной вопрос: была бы лучше или нужнее для поэта „та составляющая в его развитии“, так ли уж в его дальнейшей жизни были ему необходимы длительные деревенские восприятия. Вероятно, городские апартаменты вполне обойдутся без горшков с ванькой мокрым (бальзамином), вполне прилично смотрящимся в деревенской избе».
Но разве вся польза пребывания в северном краю заключалась в горшках с цветами или в тех или иных деталях деревенского быта? Отвечу Бахтиной словами самого Иосифа Бродского: «Я был тогда городским парнем, и если бы не та деревенька, им бы и остался. Возможно, я был бы интеллектуалом, читающим книги — Кафку, Ницше и других. Эта деревня дала мне нечто, за что я всегда буду благодарить КГБ… Для меня это был огромный опыт, который в каком-то смысле спас меня от судьбы городского парня…»
В своей ярости провинциальная интеллигентка решила перекричать даже столичных скептиков, обрушившись на стихотворение Бродского «Народ». Бахтина пишет: «Требуется совсем иная интерпретация, которая не унизит Бродского… и не подаст поэту милостыню обманного величия. Да, написал Бродский стих „Народ“, хотя такого народа в массе ни в одном царстве-государстве не прослеживается. Ну и что? За это поэт в ответе только перед собой и Богом. По какому праву хулители или восхвалители, что в данной ситуации практически равнозначно, по-прежнему приставляют нож к горлу светлой тени поэта. Именно таковы восхваления Владимира Бондаренко. И не хотелось бы думать, что Бродский… столь негениально пошутил. Однако и эта дорога в мире поэзии торная. Вспомним шутку Пушкина с Моцартом и Сальери».
Вроде бы поначалу наивная дама остановилась на версии неудачной шутки Бродского, написавшего «Народ». Обозначила его «грехом лукавства». Но чувствует, что ей никто не поверит. Пошла дальше. Решила, что поэт хитро задумал угодить властям. «Предположение, уничижительно отвергнутое Бондаренко, что стих „Народ“ воспринимают как „паровозик“, написанный в надежде на снисхождение властей, — вполне вероятно. Ну и что? Интересно, кто из нас, даже непинаный и неоплеванный принародно, людей из слабой плоти и горячей крови, в данной ситуации отказался бы от подобного „паровозика“?.. „Паровозики“ в России неистребимы. Они были, есть и будут бегать по рельсам нашего перевернутого с ног на голову быта (бытия)».
Может быть, лакейские «паровозики» и будут вечно бегать, но не в умах таких поэтов, как Бродский, считавший это стихотворение крайне важным для себя. Константин Азадовский вспоминает о своей поездке в Норенскую к поэту: «И, наконец, с каким-то особенным чувством он прочитал стихотворение о русском народе („Мой народ, не склонивший своей головы…“). В этом пафосном стихотворении, потрясшем меня своей экспрессивностью, было несколько замечательных строк („Припадаю к народу, припадаю к великой реке… Пью великую речь, растворяюсь в ее языке“), но в целом оно показалось мне чуждым поэтике самого Бродского, о чем я тут же и сказал ему. Но он прервал меня, заявив, что эти стихи для него очень важны, и я не стал с ним спорить… Оказавшись в деревне и приобщившись к ее повседневности, Бродский увидел перед собой тот пласт русской жизни, который… всегда воспринимался в России как естественный, „органический“. Бродскому казалось, что здесь он соприкоснулся с вековым и вечным: страной, ее народом и языком. Сознание Бродского чутко реагировало на все „изначальное“, возникшее, как принято говорить, по Высшему замыслу… В ряду этих сущностных явлений, образующих сердцевину бытия, и оказались для него русский народ и русский язык. Он вдохновлялся ими, точно так же как и другими ликами Вечности. Пульсирующими в его лирике: бездонной синевой неба, гулом океанских волн и т. п.».
Ну а горе-исследователи из либерального стана типа Нины Бахтиной, приравнивающие эти стихи к пошлым «шуткам» или «паровозикам», даже не понимают, что оскорбляют такими высказываниями поэта и его память. Не будем забывать и то, что Анна Ахматова, чей авторитет признан и в среде либералов, любила и высоко ценила это стихотворение, называя его «Гимном народу». Но и помимо этого поистине знакового стихотворения, уже в эмигрантских интервью в разные годы — Свену Биркертсу в 1982 году, Джованни Буттафаве в 1987 году, Ларсу Клебергу и Сванте Вейлеру в 1988 году и многим другим — он постоянно говорит все о том же постижении смысла народной жизни, общности с народом, своей «принадлежности к этому народу», тут уж ни на какие «паровозики» эти интервью не спишешь.
В отличие от Нины Бахтиной, бывшей коношанки, ныне уехавшей в Вологду и там уже воюющей с тенью Николая Рубцова, коношский краевед Сергей Конин дотошно и простодушно собрал воспоминания чуть ли не пятидесяти местных жителей, в свое время знавших Бродского, и написал свои провинциальные записки «Коношане и Бродский». Он показал отношение местных жителей к поэту, уточнил и некоторые детали его пребывания в ссылке. К примеру, рассказал, что, конечно же, публикация двух стихов Бродского в местной газете «Призыв» стала возможной благодаря негласному одобрению первого секретаря райкома партии Зарубина. Тем более в райкоме уже знали о предполагающемся досрочном освобождении поэта из ссылки. Вот и дали добро, из тунеядца сделали вполне советского поэта…
Книжка полезна и тем, что перечисляет всех местных жителей, связанных с Бродским. В мемуарах заезжих питерских друзей говорится лишь об общении этих приятелей с самим поэтом, про коношан почти ни слова. Как пишет Сергей Конин: «А если есть, то с таким высокомерием… Прав Черномордик: словно к дикарям приезжали». Книга ценна в первую очередь достоверностью — ведь своему коношанину местные жители не придумывали байки. А кто еще мог бы опросить шоферов, крутивших баранку, развозя по сельмагам товары, как Георгий Денисов, или возивших районное начальство? И те и другие не раз подвозили Бродского из Коноши до Норенской и обратно. Помнят и его фразу: «Ужасная дорога, зато красота какая…» Начальник райотдела милиции Василий Кузнецов даже рассказал, как Бродский, сидя в КПЗ (по доносу совхозного начальства за несвоевременное прибытие из отпуска в Ленинград), сочинил большое стихотворение, посвященное коношской милиции, «с настроением и пафосом». Хранил это стихотворение милиционер в сейфе вместе с личным делом ссыльного Бродского, но потом оно где-то затерялось. Может, и всплывет в архивах архангельской милиции? Нина Семенова, работник коношского фотоателье тех лет, разъяснила и вопрос с жильем в Коноше: «Переселиться на постой в Коношу Бродскому не разрешили бы, потому он и наведывался в контору не каждый день. Но наведывался довольно часто и явочным порядком ночевал у кого-нибудь из знакомых».
