И восходит в свой номер на борт по трапу
Постоялец, несущий в кармане граппу,
Совершенный никто, человек в плаще,
Потерявший память, отчизну, сына;
По горбу его плачет в лесах осина,
Если кто-то плачет о нем вообще.
Эрудиция, талант и культура делали свое, в результате из умствования и многословия Иосифа Бродского в русскую литературу пришли такие шедевры, как «Сретенье», «Народ», «Пророчество», «В деревне Бог живет не по углам», «Горение», «На смерть Жукова», «Одиссей Телемаку», «На столетие Анны Ахматовой» и, конечно же, «Осенний крик ястреба». Составить бы из лучших стихов Иосифа Бродского — любовных, имперских, христианских, северных, из цикла «in memoriam» и глубоко личных, прочувствованных им самим, книжку «Избранного» — и думаю, всем его злым оппонентам нечего было бы сказать…
«СЕВЕРНЫЙ КРАЙ, УКРОЙ…»
В первой книге в серии «ЖЗЛ» об Иосифе Бродском его друг Лев Лосев, прекрасный филолог, сформулировал: «Бродский уехал в ссылку одним поэтом, а вернулся менее чем через два года — другим. Перемена произошла не мгновенно, но очень быстро… Сказать, что в Норенской началось радикальное расширение жанрового репертуара в поэзии Бродского, значило бы остаться на поверхности явления. Радикальные перемены произошли в структуре самой поэтической личности, и этому новому „Я“ понадобились новые формы самовыражения…»
Согласившись с этими словами, любой исследователь поэзии Бродского должен собрать рюкзак и отправиться в деревню Норенскую. Так я и сделал. Жил в избе Таисии Ивановны Пестеревой, в том самом доме, где остановился Бродский в начале своей ссылки в апреле 1964 года. «Иосифа Александровича привел ко мне в апреле 1964 года директор совхоза Русаков, — рассказывала Пестерева. Но, судя по всему, охотно и присочиняла. — „Вот тебе постоялец. Ты его не обижай, из города все же, да стихами занимается. Может, и про нас книжку напишет“». Благодаря ссылке Бродского деревня Норенская и впрямь стала одним из знаковых мест на Руси, но вряд ли поначалу кто-нибудь из местных считал его поэтом. Тунеядец и тунеядец, да и работник плохой. Таисия Ивановна позже вспоминала о своем постояльце: «Послал его бригадир жердья для огорожи секти. Топор ему навострили. А он секти-то не умеет — задыхается, и все ладони в волдырях. Дак бригадир Лазарев Борис Игнатьевич стал Иосифа на легкую работу ставить. Вот зерно лопатил на гумне со старухами, телят пас, дак в малину усядется и, пока не наестся, не вылезет из малины. А телята разбрелись. Он бегом за ними. Кричу ему: не бегай бегом, растрясешь малину-то, я сейчас железиной поколочу, и телята вернутся все!»… Явно не деревенский ей постоялец попался, но обходительный и вежливый.
Сам Бродский вспоминает свой приход в дом к Пестеревой совсем по-другому: «Был обеденный час, когда я поднялся по крутым ступенькам одной из стародавних норенских изб. В темных сенях едва нащупал приземистую дверь, постучал. Никто не ответил. Решил войти без приглашения. В дальней горнице за столом с вспотевшим самоваром и скромной деревенской снедью чаевничала хозяйка. Обернулась на неожиданного гостя, засуетилась, приглашая пообедать…»
Я сам убедился: местные жители, не избалованные вниманием прессы, охотно предложат удобную для вас версию. Позже так же охотно сменят ее на совсем другую. И не по злобе, не из корысти — из простого желания угодить заезжим журналистам. Из вежливости, из деликатности они согласятся с любым предположением. Так что рассказам коношан особо доверять не стоит: только фактам, письмам, документам, приказам по совхозу, выпискам из платежной ведомости, да и вообще здравой логике. К примеру, где-то с июня 1965 года Иосиф Бродский работал уже разъездным фотографом в коношском доме быта. Здесь и ведомости есть по оплате. Но ездить почти каждый день от Норенской до Коноши он никак не мог. И машин почти не ходило, разве что почтовый грузовик, и расстояние было около 30 километров, вряд ли Иосиф часто ходил пешком, путь немалый. Значит, находил возможность ночевать в Коноше — но по правилам ссылки жить там поэт не имел права, он должен был делать это тайно. А потому и коношский друг его Владимир Черномордик, и работники дома быта эти ночевки отрицали. А сейчас их уже и в живых не осталось. Но любой, кто поездит по местам ссылки, убедится: ночевал Бродский в Коноше частенько. Следователь Коношской прокуратуры в 1960-е годы Леонид Алексеевич Дербин считал: «Думаю, в милиции знали, что Бродский останавливался у кого-то в Коноше, чтобы не ездить каждый день в Норенскую. Но квартиры в Коноше у него не было…» Как предполагает начальница норенской почты во времена ссылки Бродского Мария Ивановна Жданова: «Когда Иосифу надо было в Коношу с ночлегом, он останавливался у племянницы деревенских хозяев, Лидии Шумихиной — Константин Борисович Пестерев договорился с нею на этот счет». Ночевал частенько он и у Владимира Черномордика, одессита со сложной судьбой, застрявшего после лагерного срока в Коноше.
Дом в Норенской, где сперва поселили Бродского, срубил прадед хозяйки Таисии Ивановны Пестеревой. В малюсенькой комнате (четыре на пять шагов), где жил поэт, расположились скамья, на которой он спал, и стол. Пол — из грубых еловых плах, с большими щелями, можно и споткнуться. В окно видны кусочек деревенской улицы, избы напротив, за ними — луг. Так всё осталось и сейчас. Закуток у Бродского был совсем маленький, печь не топили, поэтому еще до ожидавшегося ремонта дома Иосиф перебрался на другую сторону улицы, в дом к Константину Борисовичу Пестереву, вернее, в пристройку к летней избе, по сути отдельный маленький домик с печкой.
По одним воспоминаниям местных жителей, он прожил в доме Таисии Ивановны всего три-четыре дня, по другим две-три недели — в любом случае недолго. Уже после того, как Бродский подыскал себе более удобное жилье, он часто заходил к Таисии Ивановне в гости, под конец даже золотой крестик подарил. Таисия Ивановна завещала: «Как умру, крестик от Иосифа со мной положите». Впрочем, и у рассказа о крестике есть три местных варианта. Одни утверждают, что крестик Таисии Ивановне привезла из Питера в один из своих визитов Марина Басманова. Другие рассказывают, что подарил сам поэт в конце ссылки. По третьим утверждениям, Бродский прислал ей крестик, уже вернувшись в Ленинград. Всё может быть.
Иосиф подыскал неподалеку отдельный зимник у Константина Борисовича Пестерева, у которого и прожил всю ссылку. В годы перестройки и после масса журналистов хлынула в Норенскую за сенсациями о Бродском, лауреате Нобелевской премии. Однако и сам Константин Борисович, и его жена Афанасия Михайловна скончались в 1980 году, а дом их развалился. Местные власти на этой развалюхе устанавливать мемориальную доску не пожелали, и вопреки всей правде ссылки доска установлена именно на доме Таисии Ивановны, просто потому, что он и сейчас находится в приемлемом состоянии.
Продавщица Норенского сельпо Зоя Полякова, сестра заведующей почтой Марии Ждановой, «тунеядца» не чуралась, общаясь с ним в магазине. Она откровенно возмущалась журналистскими небылицами: «Уж сколько лет читаем в газетах, а теперь и по телевизору слышим, что в Норенской Иосиф жил у Таисьи Пестеревой. А он и жил-то у нее, когда его определили на постой в этот дом, всего несколько дней, и перебрался к Афанасии Пестеревой. У Афанасии и жил, пока был в ссылке. А мы только и слышим: Таисья да Таисья. Если приезжают в Норенскую фотографировать, прямиком идут к дому Таисьи. Беседовать про житье-бытье — опять к же к Таисье.
